Тайный сообщник

На палубу поднялся наш старик. Осмотрелся, покумекал с минутку и велел ставить трисель. Значит, ложимся в дрейф. А я тому и рад: «Элен Б.» – шхуна неплохая, но уже далеко не новая, не на пользу ей галсы в такой шторм. Я предложил свистать всех наверх, но тут на корму пришел кок, и старик решил: сами справимся, не надо никого будить. Вдобавок трисель уже лежал на палубе, мы ведь не ждали улучшения погоды. Само собой, все надели штормовки. Ночь была черна, как угольная копь; единственный лучик света исходил из нактоузного окошка; различать людей я мог лишь по голосам. Пока мы крепили гик вдоль продольной оси судна, старик держал штурвал, и вскоре ему удалось прочно поставить шхуну на ветер. Дуло уже изрядно, и мы с коком как могли обтягивали трисель-нирал, а братья поднимали парус за углы. Потом все вместе брали его в два рифа. Оно, конечно, в хорошую погоду это детская задачка по сравнению с рифовкой топселя, но и мокрый трисель убавлять при таком ветре – адов труд. Снасти шхуны в шторм очень капризны и горазды на сюрпризы, и эти проклятые бесконечные фалы так и норовят вырваться из рук, зацепиться и запутаться. Ох и намучились мы в тот вечер! Кто-то из Бентонов спустил блок гафель-гардели, чтобы подцепить его гаком пятку гафеля, но в потемках промахнулся и слишком рано крикнул: «Выбирай!» Вздернутая железяка улетела к подветренным снастям и, разогнавшись на обратном пути, чуть не зашибла парня насмерть. Потом мы уваливались под ветер, пока кливер не захлопал с оглушающей силой. Тогда старик положил руль прямо, и, едва наполнились передние паруса, шхуна рванула вперед; уже нельзя было без бизани вернуться на прежний галс. И тут «Элен Б.» выкинула любимое коленце – я и ахнуть не успел, как окунулась кормовая скула и мы очутились по пояс в воде. А бейфуты на мачте не затянуты, и снастей на палубе столько, что ногу не поставить на доску. Взбунтовалась бизань, норовя развернуться по ветру; едва укротили. Поднялась адская суматоха – такое случается только на шхунах, причем обычно без серьезной на то причины. Конечно же, я не намекаю, что наш старик управлял судном хуже тебя, или меня, или любого другого моряка. Но вроде до этого рейса он на «Элен Б.» не ходил, а в рейсе к ее штурвалу еще не прикасался. Стало быть, не изучил ее капризный нрав. Нет-нет, я вовсе не считаю его виновным в случившемся. Да и не мне решать, кто виновен. Но я знаю одно: в том рейсе приключилось нечто очень странное, и мне никогда этого не забыть. Глядеть по сторонам мне было недосуг, крепление реев к мачте – дело хлопотное. Мы шли правым галсом, и гафель-гардель, понятное дело, тянулась к левому борту. Не было у меня сомнений, что фалы держат все трое, пока я вожусь с бейфутами.

Знаешь ты меня с детства, мы с тобой побывали в нескольких рейсах; хоть ты и годами постарше, но всегда был мне надежным другом. Так вот, скажи, разве я похож на человека, которому может что-нибудь привидеться или прислышаться? Не похож? Спасибо, что не споришь.

Затянул я бейфут и крикнул вниз: «Выбирай!» Я стоял на усах бизань-гафеля и левой рукой держался за ликтрос, так что чувствовал, как набивается штормовой парус. И радовался: дело сделано, мы теперь можем дрейфовать. А кругом черно, точно в угольном бункере, видны лишь пробегающие мимо буруны да за рубкой на корме отсветы нактоузного фонаря играют на желтой капитанской штормовке. То есть замечал бы я те буруны да отсветы, кабы поминутно оглядывался, вот только мне было не до того. И тут вдруг слышу «Нэнси Ли». Причем тот, кто ее насвистывает, стоит на салинге, прямо над моей головой. Но я же знаю наверняка: ежели там насвистывать, внизу тебя не услышит самое чуткое ухо. А я различал мотивчик очень четко, и это притом, что ветер тоже свистел в штормовой оснастке, пронзительно, как в Нью-Йорке паровой свисток на итальянской тележке с арахисом. Ветер шумит – это нормально, как же иначе, но другому-то звуку откуда взяться? И такой меня пробрал страх – шевельнуться не могу, только волосы дыбом встают под фланелевой подкладкой зюйдвестки. И холод по хребту, будто мне за шиворот ледышку сунули.

Говорю тебе, голос ветра в снастях был настоящий, а голос человека – нет. Я это понимал, хоть и слышал свист очень ясно. Так ведь и капитан его слышал! Я пошел сменить его у штурвала – остальные тем временем на палубе прибирались; подхожу, а он ругается на чем свет стоит. Тихоней был наш шкипер и раньше при мне не бранился, да вроде и после тоже, хоть и случались в рейсе разные неприятности. Но в тот день он выложил все скверные слова, какие только знал, ничего не оставил в загашнике. Я-то думал, в этом деле датчане – самые непревзойденные мастера, а еще хороши неаполитанцы и южноамериканцы, но видит бог, наш старик показал высший класс. Ни на суше, ни на море никто не переплюнет по части ругани скромного американского капитана, когда он сбит с толку и рассержен. Спрашивать, в чем дело, не было нужды – я смекнул, что и шкипер услышал «Нэнси Ли», вот только она подействовала на нас по-разному.