Тайный сообщник

Кэп не уступил мне штурвал, а велел пройти на нос и убрать второй бонет на стакселе, чтобы шхуна лучше лежала на галсе. Вдвоем с матросом мы полезли на мачту. Когда снимали бонет, матрос задел мое плечо головой; зюйдвестка свалилась, и вблизи я увидел лицо. Не будь оно таким бледным, я бы вряд ли его разглядел, но эта догадка пришла уже потом. Откуда на него падал свет, мне неведомо, но я тогда понял: рядом со мной один из Бентонов.

– Джим, это ты? – спросил я.

Почему я сказал «Джим», а не «Джек», объяснить не возьмусь.

– Я Джек, – ответил он.

Мы управились быстро, и шхуна присмирела.

– Ты сейчас «Нэнси Ли» свистел, – сказал я. – Старик слышал, и он недоволен.

У Джека лицо светилось, будто белый огонек горел в черепе, и выглядело это жутко. Я слышал, как у него стучали зубы. Но парень ничего не ответил, а в следующий миг он исчез в темноте, спустился искать свою шапку возле нижней мачты.

Когда на палубе унялась суматоха и шхуна уверенно держалась поперек волны, с размеренностью маятника кивая своими четырьмя мачтами, мы закрепили руль чуть под ветер. Старик отправился на боковую, а мне удалось, укрывшись за рубкой от ветра, разжечь носогрейку. Все, что от нас зависело, мы сделали, судно качалось, как дитя в колыбели, и оставалось только ждать, когда минует шторм. Само собой, кок тоже ушел вниз – ему следовало это сделать еще час назад. Так что на вахте нас осталось четверо: впередсмотрящий, рулевой, которому не было нужды рулить, я возле рубки и еще где-то на палубе четвертый – тоже, небось, перекурить устроился. Кто-нибудь из шкиперов, с которыми мне доводилось ходить, после такой каторжной работы зазвал бы вахту на корму и угостил выпивкой, но та ночь выдалась не студеной, так что не приходилось рассчитывать на щедрость нашего старика. У меня горели руки и ноги, и была возможность после вахты переодеться в сухое. Я решил потерпеть, благо табачок имелся, и остался на палубе. Вскоре наступила тишина, причем редкостная: ни ходьбы, ни возни. И объяло меня беспокойство – темной ночью, да в шторм, хочется ведь знать, где находится каждый из твоей вахты. Докуривши трубку, решил я пройтись. Для начала побывал на корме. Вижу в свете нактоуза – стоит человек, навалившись на штурвал грудью; ноги широко расставлены, руки свесились, зюйдвестка на глаза надвинута. Прошел вперед, а там впередсмотрящий спиной прислонился к фок-мачте, укрывшись, как мог, за стакселем. По невысокому росту я определил, что этот парень не из Бентонов. Стало быть, кто-то из братьев – за штурвалом. Затем я двинулся вдоль наветренного борта, пробираясь в потемках ощупью – надо было найти второго брата. Но не нашел, хоть и обыскал всю палубу, прежде чем вернулся на корму. Точно – не хватает одного из близнецов. Ушел переодеваться? Но ведь нынче тепло, а моряк – не кисейная барышня. Конечно, за штурвалом стоял Бентон. Я его спрашиваю:

– Джим, что с твоим братом?

– Я Джек, сэр.

– Ну хорошо, Джек. Где Джим? На палубе его нет.

– Сэр, я не знаю.

Когда я к нему подошел, он инстинктивно выпрямился и ладони положил на рукояти, как будто правит – это при заклиненном-то руле. Голова была опущена, лицо полускрыто зюйдвесткой – выглядело так, будто он смотрит на компас. Говорил Джек очень тихо, но это нормально, кричать не было надобности. Уходя, капитан оставил дверь рубки открытой, ведь тепло, хоть и шторм, и нет опасности снова зачерпнуть бортом воды.

– С чего это, Джек, тебе вздумалось свистеть? Ты же бывалый моряк.

Ответом было неразборчивое бурчание. Но, судя по тону, Бентон не принял упрека.

– Кто-то из вас свистел.

Он промолчал. А меня вдруг некое чувство – может, стыд за шкипера, поскупившегося на выпивку, – побудило отломить в кармане штормовки с дюйм от табачной плитки. Парень знал, что я плохого табака не держу; он поблагодарил и отправил угощение в рот.

Я стоял с наветренной стороны от штурвала.

– Сходи-ка вперед, поищи Джима, – велел я.

Он чуть заметно вздрогнул, потом повернулся, обогнул меня и пошел вдоль наветренного борта. Уж не знаю, чем я был сильнее раздражен: его нежеланием повиниться за свист или уверенностью в том, что ежели шхуна в дрейфе и ночь темна, то можно разгуливать, где душа пожелает. Я его затею пресек, хоть и обратился к нему вполне добрым тоном:

– Иди с подветренной стороны, Джек.

Он промолчал, но прошел между нактоузом и рубкой к подветренному борту. Качка была только килевая, пустяковая для такой высокой волны, однако парень плохо держался на ногах: вот он навалился на угол рубки, а вот его бросило на леер. А ведь я был уверен, что он совершенно трезв. Братья не из тех, кто прячет ром от товарищей, да и нет у них рома в запасе. Все спиртное хранится под замком в капитанской каюте. Я вспомнил, как шарахнуло матроса блоком гафель-гардели. Наверное, это был Джек и ему крепко досталось.