Таёжная повесть

– А давайте встретимся. Сегодня вечером, – выпалил он, в очередной раз тяжело вздыхая. Слова поразили его еще больше, чем девушку.

Она звонко рассмеялась, лукаво посмотрев на своего провожатого.

– Вот это мужчина! Не успел познакомиться, а уже приглашает на свидание. Браво!

Мишка тоже рассмеялся.

– А вдруг я замужем? – Она задорно подбоченилась, выставив вперед колено.

Ему показалось, что он тысячу лет знает эту девушку. Он развел руками.

– Но ведь ваш папка с вами не живет. – Рука так и застыла в пространстве, словно довершая предложение.

– Вот Катька, болтушка. Длинный язык. Кочерга! – Она рассмеялась.

– Михаил, – протянул он руку. – Можно просто Миша, – он улыбнулся.

– А я знаю, – она крепко пожала его руку. Ему не хотелось так сразу выпускать ее маленькую, но сильную ладонь.

– Так как же вас? – Он застыл в немом вопросе.

– От рождения Марина.

Имя девушки вызвало в его памяти бурю эмоций, он вдруг задумался. Образовалась неловкая пауза.

– Что случилось?

– Да так. Ничего особенного. Имя у вас красивое, редкое.

– Так что ты там говорил насчет свидания? – легко перешла она на «ты». – Значит, в парке. Где лавочки вкопаны? На одной там еще «Миша» вырезано.

Челюсть у Михаила отвисла еще больше. Он закивал головой.

– Вы знаете… А я, наверное, не смогу. Сами видите, дом, дети. – Она легко взяла сумку и так же легко прошла за калитку двухквартирного дома, отстроенного лет пять назад. Зайдя на крыльцо, обернулась и уже без улыбки коротко попрощалась. Мишка уловил грустные нотки в ее голосе. Маленькая досада засела где-то внутри. Ему вдруг стало неловко перед самим собой. «Размечтался, – костерил он себя в глубине души. – С корабля на бал захотел». Он поправил на плече рюкзак и вразвалочку, немного согнув руки в локтях, пошагал в сторону дома, где жили его старики.

Когда он оказывался в Никольском весной, его всегда поражали сады. Старинное село преображалось, превращаясь в белоснежную страну. Было одним удовольствием бродить по старым улицам, среди распустившихся и покрытых белыми цветами яблонь и груш. От деревьев шел дурманящий аромат, и он дышал этим ароматом полной грудью. В такие минуты он забывал о проблемах и неудачах, весна наполняла его светом, исходившим от этих волшебных деревьев, и хотелось просто жить.

Вечернее небо уже окрасило землю своим особым красноватым светом, вечер был тихим и тёплым, отовсюду слышалось пение петухов. Михаил закрыл за собой калитку и побрел в сторону Амура без всяких мыслей. Надо было убить время. На душе было мерзко. Когда он оказывался дома у стариков, у него всегда портилось настроение. Живущие всю жизнь как кошка с собакой, те никогда не знали согласия между собой, он словно оказывался между двух фронтов. Некоторые снаряды задевали и его. Порой хватало дня, чтобы плюнуть на всё и исчезнуть снова в тайге. И чем дольше он был там, тем спокойней ему было.

Оставив за спиной стариковский дом, он не спеша побрел по узенькому переулку, где носился еще босоногим мальцом. Солнце уже спряталось за китайскими горами. Во дворах тявкали собаки. Село жило своей жизнью и незаметно успокаивало расстроенные нервы.

Он просунул руку в прореху забора и сорвал цветок с груши. Оказавшись на первой улице, и проходя мимо старых лип, остановился. Идти особо было некуда. Кроме парка, где росли столетние липы, в Никольском больше ничего и не было. Когда-то село казалось ему бесконечно большим миром, и с ватагой пацанов он мог преодолевать это пространство в поисках детского счастья и приключений. За это время многое, что окружало его в детстве, исчезло. Парк был тем, что сохранилось, и напоминал ему о далёком прошлом этих мест, когда по Амуру с гудками проходили пароходы первых купцов. Когда по берегу проходили казачьи разъезды, охраняя границу. Этот парк, едва ли не самый первый на Дальнем Востоке, помнил графа Муравьёва-Амурского и его супругу. В церкви, что когда-то возвышалась на бугре, совершал молебен будущий император Николай, о чём помнили, но предпочитали молчать сторожили. Многое помнили и эти старые липы, но всё это было уже далёким прошлым.

Он зашел в парк. Ему захотелось посидеть на лавочке, которую он собственноручно вкопал лет десять назад и вырезал на ней свое имя.