Таёжная повесть

Он поднялся на бугор и оказался под кронами вековых деревьев. Сколько он ни знал себя, они всегда были такими: огромными и густыми. Вокруг было чисто и аккуратно. За липами проглядывала река. Вид был знаком ему с рождения. Амур всегда завораживал его. Даже зимой, одетый в ледяной панцирь, он внушал тихий ужас, необъяснимый страх и уважение. Летом река успокаивала его. Он прошелся взглядом по едва различимому соседнему берегу. Там шла своим чередом совершенно другая жизнь другого государства. Это был чужой берег. Да и река тоже получалась чужой. С самого детства он только и видел, что два ряда колючей проволоки да пограничников. Сначала до него не доходил смысл всего этого. Есть проволока, значит, так и надо. Хотя отец говорил совсем другое, что раньше люди могли сколько угодно быть на реке, и не знали никакой проволоки и заборов. Он говорил, что вся страна, в которой он родился, вся за колючей проволокой, а люди – рабы, за что и просидел несколько лет в тюрьме. Тогда он не верил отцу. Мать кричала, не давала говорить, устраивала концерты, от которых страдали даже соседи. Отец в беспомощности психовал, доходило до драк и оскорблений. Мишке тоже доставалось. Так прошло его детство. Да и что взять было с этого детства. Поглядеть, как в путанке, тянувшейся параллельно колючей проволоке, запутается глупая корова или лошадь. Таких, как правило, пристреливали на глазах у всего народа. Животному не объяснишь, что такое граница. А бдительные пограничники, как роботы, на следующий день старательно заделывали брешь в ограждении. «Граница должна

быть на замке». Даже для своих.

– Ну вот! Пригласили на свидание, а сами где-то бродят. Опаздываем.

Мишка очнулся от воспоминаний. Он обернулся. На одной из лавочек, той самой, сидела Марина. Голос её был звонким, даже громким. Мишаня оглянулся по сторонам, словно испугался этого голоса. В нём легко угадывался украинский акцент.

– А что вы так удивляетесь, как вас там, – девушка посмотрела на лавочку, где сидела. – Миша.

Он затоптался на месте.

– Да ты садись. В ногах правды нет. Я тут кое-что прочитала, – и она указала на вырезанное имя. – Не твоя работа, случайно?

Еще не отойдя от шока, он сел. Слава богу, появилась тема для беседы. Он и не заметил, как вокруг стало совсем темно. На небе появились звезды. Весна плавно превращалась в лето, и у неё было своё неповторимое лицо. Лицо женщины, с которой он сидел и, размахивая руками, как дирижер, о чем-то, не умолкая, говорил. У него развязался язык, и он красноречиво описывал годы своей школьной юности, украшая подробностями свои скитания по другим землям. Он и забыл, что перед ним человек, которого он видел второй раз в жизни. Наоборот. Ему было легко и свободно. Она понимала его шутки и так звонко смеялась, что ему становилось даже неловко за свой юмор. Когда говорила она, он без стеснения смотрел ей в глаза, пытаясь в темноте заглянуть в них глубже, и только успевал кивать головой и улыбаться, осознавая, как чувства постепенно наполняют его душу. С каждой минутой он все больше проникался к ней, обнаруживая приятные черты ее характера. Он все больше понимал Марину. И хотя темнота скрывала ее красивое лицо, стройную, ладную фигуру, он видел ее всю. А то, что было скрыто от него сумраком летней ночи и тенью деревьев, дорисовывало его воображение. Когда они случайно соприкасались, у него перехватывало дыхание. Сердце его стучало так сильно, что он боялся, что она услышит, и даже немного отодвигался. В один из моментов, когда она о чем-то рассказывала, ее гибкая рука застыла в воздухе. Он медленно подставил свою ладонь, дожидаясь, когда ее рука коснется его ладони. Все, что угодно, он мог ожидать… Но едва ощутимое касание, словно дождевая капля, проникло в него. Там оно превратилось в раскаленный металл и обожгло. Его захлестнуло, словно волна цунами навалилась на него всем весом. Ему вдруг стало жарко.

Уединившись отшельником в глухой тайге, он давно забыл, что такое женские руки. Он понял, что это именно то, чего ему так не хватало в жизни. Марина почувствовала его реакцию и отдернула кисть. Потом она вдруг встала. Наступила неловкая пауза. Он был на распутье, осознавая, что от него, от того, как он поступит, зависит дальнейшее. Или действовать смело и решительно или…

– Ну, мне пора, – сказала она и вздохнула. – Поздно уже. А провожать не надо, – проговорила она быстро, не давая ему возможности завладеть инициативой.

– Почему? Я провожу.

– Это лишнее. И так вся деревня завтра будет знать, – очень тихо, с грустью в голосе произнесла она. – Вообще ни к чему.

Он запутался в словах, не в силах выдавить и звука. Сказывалось долгое одиночество. Она уже почти исчезла в темноте, когда у него вдруг вырвалось, словно зов о помощи.