Такая долгая жизнь. Записки скульптора

Это будет другая жизнь и другие радости, чем те, которые испытывали мы, живя в старом Колосково.

Послесловие

Я понимаю, что все то, что я рассказал о нашей даче, может представлять какой-то интерес только для очень узкого круга людей, свидетелей того времени. Возможно, для Вики, Саши, нашего внука Дани, для соседей — Вадика, сына Кузьмы Степановича, и его жены Тани.

Но мне хотелось напомнить о тех временах, о которых современная молодежь, к счастью, не имеет никакого представления. Когда ничего нельзя было купить, можно было только достать, когда почти все было запрещено — то, что сейчас стало абсолютно доступным; когда хорошие люди спивались, потому что водка была дешевой, а других радостей в жизни не было никаких.

Времена эти прошли.

И в те времена, о которых я писал, было много хорошего, и это нельзя забывать. А может быть, просто тогда мы были молоды?

Приложение

В мае 2017 года скончалась моя жена. Мы прожили вместе шестьдесят четыре года, это были счастливые дни. Через два месяца должно было состояться наше шестидесятипятилетие.

Она была прекрасным человеком, красивая, умная, добрая — ее все любили: и наши друзья, и коллеги по работе в институте имени И. Е. Репина Академии художеств, и студенты, которых она обучала английскому языку. Она написала историю своей необыкновенной семьи, написала о своей прабабушке, которую пригласили в Россию из Англии для воспитания сестры царя Николая II, великой княжны Ольги Александровны. Вот эта история.

Виктория Шкарина

Виктория Шкарина Не все «как у всех» (История моей семьи)

Если бы мне какое-то время назад сказали, что я буду писать что-то вроде мемуаров, я бы, конечно, засмеялась и не поверила…

Но однажды, когда у нас собрались друзья в том небольшом количестве, когда можно разговаривать и друг друга слышать, а поводом для встречи была годовщина нашей свадьбы — цифра, кстати, двузначная и весьма внушительная, — начались вопросы вроде «А как вы познакомились?» и т. д., то вдруг выяснилось, что обстоятельства моей жизни и жизни моей семьи не совсем обычные, скажем так, и вызывают определенный интерес. Кроме того, выяснилось, что мой муж, с которым мы прожили вместе много лет, тоже не все знает о моих родных, не говоря уже о нашем сыне и внуке. Если наш сын что-то знает и застал некоторых людей в живых, то внук ничего не знает и, я думаю, сейчас не интересуется. Может быть, позже? В общем, наверное, надо попытаться вспомнить и написать.

Еще с детства я чувствовала, что у нас в семье не все «как у всех». Меня это очень угнетало. Мне хотелось, чтобы было «как у всех». Я инстинктивно понимала, что о многом, о чем я слышала дома, не стоит говорить на улице или в школе. Тогда главное было в жизни, чтобы все были одинаковые, одинаково жили, думали, чувствовали, одевались, читали одинаковые книга и на все одинаково реагировали.

Так было, по выражению нашей молодой и не сильно сведущей и грамотной журналистки, в «старые и добрые времена». «Старые» — это еще туда-сюда, а насчет «добрые», ну, уж извините!

Но в своем зеленом пионерском возрасте я думала иначе. Хотя иногда и говорила в школе не то, что следовало.

Как-то на пионерском сборе меня спросили, какая самая сильная страна в мире, я сказала: «Англия!» Так говорили дома мои бабушка и прабабушка.

Я росла в семье, где была очень сильно представлена женская линия. Она как бы подавляла менее численную мужскую «половину».

Дело в том, что они были англичанки, настоящие, родившиеся в Англии; прабабушка до смерти так и не научилась говорить по-русски. Они и внешне были похожи — голубоглазые, красивые, с короткими английскими носиками (как на открытках начала прошлого века) и длинными прекрасными волосами, которые они причесывали утром и вечером щетками, мыли кипяченой водой и дегтярным мылом. Ничего другого в «старые и добрые» времена не было! Они и в паспортах с гордостью писали свою национальность к изумлению милиционеров и дворников, усложняя жизнь своих неанглийских мужей. Моего дедушку во второй раз посадили в июле 1941-го как английского шпиона. Он в анкете всегда писал, что жена у него — англичанка, о своем происхождении — «из дворян», так как считал, что писать надо правду.