Такая долгая жизнь. Записки скульптора

Григорий Данилович Ястребенецкий — муж Виктории Владимировны. 1951 год

До войны моим воспитанием занималась бабушка. Я играла на пианино, меня водили на хореографию, у меня были детские абонементы в филармонию и воскресные — в Кировский (Мариинский) театр. Языкам меня не учили, женщины дома говорили по-английски, когда хотели, чтобы их не понимали, или выясняли отношения. Этот английский я понимала. После революции, когда крестьяне сожгли дом, в котором жил мой дедушка Дембский с семьей и маме не в чем было ходить в школу, она приехала к матери сначала в Москву, а потом в Ленинград, поступила учиться и осталась навсегда.

Летом семья снимала дачу в Сестрорецке, мама играла в теннис с сыном кондитера Лора, про которого потом говорили, что он обратил все деньги в бриллиант, который проглотил перед переходом через границу где-то в районе Китая.

Виктория Владимировна с сыном Сашей

В Сестрорецке мама познакомилась со своим будущим мужем и моим отцом Владимиром Ивановичем Шкариным, который работал инженером на заводе имени Воскова, и вышла за него замуж в 1929 году. В 1930-м родилась я.

Родители жили в Сестрорецке, у папы была прекрасная квартира в одноэтажном деревянном доме еще дореволюционной постройки, со всеми удобствами, правда, отопление было печное, но была ванная, две большие комнаты, в одной из которых, на мое несчастье, опять оказалось пианино, на котором меня заставляли играть гаммы даже летом, и еще одна маленькая комната «для прислуги». И прислуга тоже была. У мамы было с 1930-го по 1941-й, как я помню, одно зимнее пальто, которое она носила в Сестрорецке с валенками, и одно выходное платье. Мама училась в пединституте, на факультете английского языка, поэтому считалось, что домработница необходима. В отпуск никуда не ездили, один раз папа ездил по путевке в Крым, правда, при доме был огород и чудесный сад, полный цветов, сирени, жасмина, прекрасная овчарка Нейка, моя ровесница, которую знал весь Сестрорецк и которая каждый год приносила щенят, замечательный пляж и море. Я обожала Сестрорецк. Зимой все катались на финских санях и на лыжах. У деда по должности была машина с шофером, и он с бабушкой часто приезжал в Сестрорецк на выходные. Дома тогда все менялось, папины и мамины друзья в гости не приходили. Деда все боялись.

Николай Иванович Гакичко

Виктория Владимировна с мамой Ольгой Александровной и ее мужем Иосифом Александровичем Ваксом. Зеленогорск, зима 1972 года

Во время стахановского движения папе немного прибавили денег, и мама заказала себе два платья и туфли на Невском, 12, в знаменитом тогда магазине «Смерть мужьям».

Бабушкин брат Джордж, окончив Морской кадетский Корпус, стал морским офицером и принял присягу на верность «Царю и отечеству». Назывался он тогда Георгий Иванович Фроуд. Перед этим он навещал бабушку еще в бытность ее жизни в имении Ольги Александровны, познакомился с семьей Гакичко и влюбился в Ольгу Ивановну Гакичко — младшую сестру Николая Ивановича. Сделал ей предложение и женился. Как раз к революции у них уже было двое детей — Миша (Michael) и еще один Джордж. В семье его звали Джордж-молодой.

Сам же Джордж оказался верен присяге, в Белой армии и с частями Колчака отступил на Восток и через Китай попал в Европу и в Париж. Ольга Ивановна с двумя детьми выехала из Петрограда с помощью английского посольства через Финляндию и тоже через несколько лет мытарств оказалась в Париже, где они нашли друг друга через Красный Крест.

Уехать Ольга Ивановна смогла благодаря тому, что была женой английского подданного Джорджа Фроуда. Присягнув России, от подданства он не отказался. Ольга Ивановна уговаривала свою свекровь Анну Фоминичну поехать вместе с ней. Но та отказалась, сославшись на то, что ее дочь Елизавета и двое внуков остаются в России с русским мужем. Тут вспоминается еще один эпизод, связанный с семейной историей.

У родителей Николая и Ольги Гакичко был дом или два дома в Финляндии, в Райволо (теперь это Рощино), который они приобрели, чтобы переехать после выхода главы семьи на пенсию. Дом был богато меблирован, там, по слухам, был чемодан с семейным серебром и драгоценностями. Об этой говорили и у нас дома. После конца войны в Финляндии в 1939–1940 годах пошли слухи о том, что прежним владельцам возвращают в Финляндии их собственность. Стали спрашивать деда, не хочет ли он заявить свои права на имущество. Дед категорически отказался. Его абсолютно не интересовала «вещная» сторона жизни, а кроме того, не верил советской власти, имея на это все основания. И правильно делал!