Такое долгое странствие

Позднее, когда они уже подходили к Ходадад-билдингу, эффект благотворного присутствия доктора Пеймастера начал развеиваться. По мере приближения вечера под черной стеной увеличивалось количество луж мочи, и вонь становилась все сильней и сильней. Как только она ударила Густаду в ноздри, последние остатки внушенной доктором уверенности беспомощно потонули в этих мерзких лужах, не оставив ему ни малейшей крупицы оптимизма.

Он начал винить себя в болезни Рошан: лучше бы он никогда не слышал об этих энтеровиоформе и сульфагуанидине. Его хромота утратила обычную сдержанность, и к тому времени, когда они добрались до своей двери, его уже мотало из стороны в сторону.

– Что сказал доктор? – спросила Дильнаваз.

Густад многозначительно закрыл и открыл глаза – она поняла.

– Все хорошо, доктор Пеймастер собирается жениться на кукле Рошан.

– Да, – подхватила девочка. – А свадебный обед он закажет у «Чокси кейтеринг». – Густад дал ей первую дозу микстуры, и они отправили дочку в кровать, только тогда Густад тихо рассказал Дильнаваз, что сказал врач.

Несколько минут она сидела молча, но морщины собирались у нее на лице, предвещая грозу.

– Ну, теперь ты доволен? Хоть теперь-то ты согласишься, что я права? Твержу тебе это до хрипоты, до посинения, но для тебя же что я говорю, что собака брешет – все одно.

– Что за бред ты несешь?

– Никакой не бред! О чем я тебе все время твержу? О воде, конечно. Сколько раз я тебе повторяла: воду надо кипятить, воду надо кипятить, воду надо кипятить. Только до твоих мозгов это никак не доходит! – Она яростно впилась ногтями в голову.

– Ну давай! Вини меня! Это проще всего.

– Если не тебя, то кого? Твоего покойного дядюшку? Нет-нет, это ты всегда говоришь, что марганцовки достаточно, нет нужды кипятить. Вы, Ноблы, всегда считаете, что все знаете лучше всех.

– Правильно! Вини не только меня, но и моего отца, и деда, и прадеда. Неблагодарная женщина! Как ты думаешь, почему я говорю, что не надо кипятить? Ради тебя! У тебя и так по утрам столько дел, что некогда даже присесть выпить чаю, только и бегаешь из ванной в кухню и обратно!

Их голоса звучали все громче, хотя они, похоже, этого не замечали.

– Если у меня по утрам нет времени, то есть другой выход, – сказала она, – но ты ведь только сидишь и читаешь свою газету, пока у меня все внутренности надрываются от того, что приходится таскать неподъемные баки и ведра. И два твоих больших сына, как lubbhai-laivraas[198], никогда не помогут.

– Ошибочка. Это у тебя два сына. У меня – только один. И что у тебя с языком? Почему это я должен им все говорить, когда…

– Все?! И что такое это «все», что ты им говорил? Это я всегда ору и ругаюсь, пока их добрый папочка молча за этим наблюдает. Быстрей доедай, делай уроки, унеси посуду… Без отцовской строгости чего можно ждать от них, кроме непослушания?

– Давай! И за это вини меня. Это я виноват, что Сохраб не хочет учиться в ИТИ! Я виноват, что Дариуш впустую тратит время на толстуху этого идиота-собачника! Я виноват, что Рошан болеет! Все на свете, что не так, – моя вина!

– Нечего отговариваться! Ты испортил мальчишек с самого начала! Никогда не мог сказать им «нет»! На еду и школьную форму денег не хватает, но баап идет и покупает аэропланы, аквариумы и птичьи клетки!

Они не замечали, что Рошан стоит в дверях, пока та не начала всхлипывать.

– Что такое, моя милая? – сказал Густад, сажая ее рядом с собой.

– Я не люблю, когда вы ссоритесь, – сквозь слезы произнесла девочка.

– Никто не ссорится. Мы просто разговариваем, – сказала Дильнаваз. – Взрослым иногда приходится обсуждать такие вещи.

– Но вы так сердито кричали, – продолжала всхлипывать Рошан.

– Ну ладно, моя bakulyoo, – сказал Густад, обнимая дочку за плечи. – Ты права, мы кричали. Но не сердились. Посмотри, – он улыбнулся, – разве у меня сердитое лицо?

Рошан это не убедило, тем более что ее мать сидела за обеденным столом неподвижно, сцепив руки на груди.

– Пойди поцелуй маму… – попросила девочка.

Он взглянул на гневное лицо Дильнаваз, которая никак не могла совладать с собой.

– Попозже, сначала я поцелую тебя, ты ко мне ближе. – Он поцеловал дочку в щеку.

Но Рошан не сдавалась.

– Нет, нет, нет, я не смогу уснуть, пока ты ее не поцелуешь. Мама сама подойдет сюда.

Поскольку Дильнаваз не шелохнулась, Рошан пошла к ней и принялась тянуть ее за руку, навалившись на нее всем своим скудным весом. И Дильнаваз уступила. Холодно глядя на Густада, она слегка чиркнула губами по его щеке.

– Нет, не так! – закричала Рошан, молотя кулачком по стулу. – Это не настоящий поцелуй. Поцелуй папу так, как целуешь, когда он утром уходит на работу. – Дильнаваз приблизила губы к губам Густада. – Закройте глаза, закройте глаза! – завопила Рошан. – Делайте все правильно!

Они повиновались, но тут же отпрянули друг от друга. Густада поведение дочки позабавило.

– Ты мой маленький целовальный арбитр, – сказал он.

Рошан чуяла, что соединения губ и закрытых глаз недостаточно, чтобы избавиться от гнева и горечи. Но она не знала, что еще сделать, поэтому отправилась в постель.

IV