Талтос

Ничто не подготовило меня к появлению такого выражения на лице Ниниана, с которым он закрыл книгу.

Довольно долго он не говорил вообще ничего, а затем рассмеялся и никак не мог остановиться.

— Эшлер, — сказал он, — похоже, ты утратил рассудок, если думаешь, что я отвезу вот это отцу Колумбе!

Я был ошеломлен. Тихим голосом я объяснил, что отдал этому все мои силы.

— Эшлер, — ответил он, — это прекраснейшая книга из всех, которые я когда-либо держал в руках; рисунки выполнены великолепно, текст написан на безукоризненной латыни и изобилует множеством трогательных выражений. Просто немыслимо, чтобы человек смог создать такую вещь даже за три или четыре года в тишине библиотеки на Айоне, а уж представить, что ты создал это здесь, в тесной клетушке, всего за один год… Да ведь это не что иное, как чудо!

— Да?

— Но содержание, Эшлер! Это просто богохульство! На латыни Священного Писания и в стиле алтарной книги ты написал безумные языческие стихи и сказки, полные похоти и чудовищные по сути! Эшлер, этот стиль соответствует форме для Евангелий о Боге и в Псалтирях! Что овладело тобой и побудило написать такие фривольные волшебные истории в подобном стиле?

— Я хотел, чтобы отец Колумба прочел мои слова и осознал их истинность! — заявил я.

Но я уже понял суть нашего диалога. Моя защита не имела никакого смысла. Затем, увидев, что я совершенно раздавлен, Ниниан сел снова, сложил на груди руки и посмотрел на меня.

— С первого дня, как только я вошел в твой дом, — сказал он, — я осознал твою бесхитростность и порядочность. Только ты смог совершить такую глупую ошибку. Отложи книгу в сторону и выкинь из головы всю эту историю раз и навсегда! Посвяти свой необычайный талант надлежащей тематике!

В течение целого дня и всю ночь я думал обо всем случившемся.

Тщательно обернув книгу, я снова отдал ее Ниниану.

— Я являюсь твоим аббатом в Доннелейте, — сказал я, — по официальному назначению. Так вот, это последний приказ, который я отдаю тебе. Передай эту книгу отцу Колумбе, как уже было сказано. И сообщи ему от моего имени, что я решил уйти и совершить паломничество. Я не знаю, сколь долго буду отсутствовать и куда направлюсь. Как ты мог понять из этой книги, продолжительность моей жизни уже многократно превысила обычную продолжительность жизни. Может статься, я никогда не увижу снова его или тебя, но я должен уйти. Я должен посмотреть мир. И вернусь ли я когда-нибудь на это место или к нашему Богу, ведомо только ему.

Ниниан пытался протестовать. Но я был непреклонен. Он знал, что должен будет так или иначе скоро уехать на Айону, и потому сдался, напомнив напоследок, что я все равно не получил разрешения от Колумбы на отъезд. Конечно, он понимал, что это обстоятельство меня не заботит.

Наконец он отбыл, забрав книгу с собой, в сопровождении сильной охраны из пяти человеческих созданий.

Я никогда больше не видел эту книгу, до тех пор пока Стюарт Гордон не выложил ее на стол в той башне, в Сомерсете.

Добралась ли она до берега Айоны, мне неизвестно.

Подозреваю, что все-таки она там была и, возможно, оставалась на Айоне многие годы, пока все, кто знал о ее существовании, о чем в ней было написано и кто ее написал, не ушли в мир иной.

Я никогда так и не узнал, видел ли ее отец Колумба. В ночь после отъезда Ниниана я решил покинуть Доннелейт навсегда.

Я созвал священников-Талтосов в церковь и предложил закрыть двери. Люди могли думать, что им заблагорассудится. Они и в самом деле взволновались и что-то заподозрили.

Я сказал своим священникам, что уезжаю.

Я объяснил им, чего опасаюсь:

— Не знаю, правильно ли я поступаю. Я верю, но не знаю наверняка. И я боюсь человеческих существ вокруг. Боюсь, что они в любой момент повернутся против нас. Грянет ли буря, или по стране пронесется чума, или какая-либо ужасная болезнь случится с детьми из знатных семей — любое несчастье может спровоцировать бунт.

Это не наш народ! Я совершил глупость, поверив, что мы когда-нибудь будем жить в мире с ними.

Каждый из вас волен поступить так, как сочтет необходимым. Но мой совет вам как Эшлера, вашего вождя еще с тех времен, когда мы покинули утраченную землю: уходите отсюда. Получите отпущение грехов в каком-нибудь отдаленном монастыре, где о вашем происхождении никому не известно, попросите разрешения нести свои обеты в этом монастыре. Но только бегите прочь из этой долины.

Я сам отправляюсь в паломничество. Сначала в Гластонбери, к источнику, где Иосиф из Аримафеи вылил кровь Христову в воду. Я буду молиться там о наставлении. Затем отправлюсь в Рим, а потом, возможно (пока не знаю), в Константинополь — увидеть святые иконы: там, говорят, словно по волшебству проявляется лицо Христа. А потом направлюсь в Иерусалим, чтобы увидеть гору, где Христос умер за нас. Настоящим объявляю, что отрекаюсь от обета повиновения отцу Колумбе.

Раздались громкие крики протестов, многие плакали, но я оставался неумолим. Это весьма характерно для Талтосов — именно так принимать окончательные решения.