Там, где растет синий

…Чистое стекло. Никакой слизи, ни дождя, ни отблесков, никаких пятен и вмятин нет, есть только чистота и сумрак. Али среди них. Берёт в руки фонарик, один из тех, что она купила в торговой лавке, когда они бегали в дождливый вечер за кибби и баба гануш. Там ещё горит огонь, там есть небольшое количество свечки, и потому огонь горит. Али смотрит на этот огонь, и какая-то мысль в нём копится, какая-то мысль или идея…

– Я попробую просто.

– Нам надо попробовать.

И он падает на ковёр и возносит к небесам салят-аль-магриб с тремя ракаатами, кланяется и дрожит, а когда закончено, Али к окну подходит решительно и раскрывает створки настежь, запуская внутрь вечерний тугой воздух. Потом он собирает по углам её фонари и выставляет их у стены вертикально, один на другом, вроде как придумывает что-то, замышляет. Али зажигает фонари и становится лицом к улице.

Время подкрадывается, а не подходит. Шорох издалека слышен, всё ближе и ближе подступает. Али сжимается и закрывает глаза, как будто сейчас должно что-то начаться, вот-вот… Он закрывает глаза, и через мгновение вдруг что-то лёгкое и щекотное врезается в него на непонятной скорости. Сначала это похоже на ветерок, но потом он чувствует, как его сдвигает в сторону некая аккуратная сила, и Али как будто несётся куда-то на плотной несуществующей волне. Как невесомость, человек висит там – нигде, пристёгнутый к мысленной ниточке, у него мокрые пальцы, тело, лицо, у него глаза из тысячи секторов, и в каждом – вспышка, вопрос:

– Что мне делать без тебя? Как мне?

…Кажется, закончилось теперь, шорох еле ощутимый над головой, и ему бы глаза раскрыть, а только страшно увидеть, что ничего там не изменилось. Но он открыл всё же, открыл глаза, голову приподнял и увидел, что вся стена облеплена бабочками: они сидели на фонарях, и из них слеплен рисунок, что ли, или цветок, или лицо женское.

– Бог услышал мои молитвы. Ты пришла.

– Теперь не бойся ничего, бабочки – хорошие переводчики.

Он знал, что она тут. Спросил, и бабочки мигнули крыльями, а может ему это показалось. Но бабочки мигнули ещё раз, и вскоре рисунок как по линии начал растворяться в воздухе цветными пятнами.

Огонь в фонарях подрожал и выровнялся. Али встал около окна и увидел, что там струилось луковое поле, там толстое дерево, смешное такое, росло, похожее на бутылку, и ветки из этого дерева, напряжённые, торчали, как будто принципиальные ветки. Лиловая рассветная погода карабкалась от глаза внутрь. Это красиво было, и он чувствовал, как это красиво, он видел глазами снова – ожил как будто.

…В положенное время Силена пришла исполнить свои обязанности по хозяйству. Подойдя к стеклу с тряпкой по привычке, она сморщилась в кулачок и стояла так, пока не поняла, наконец, причину своего смятения:

– Сегодня ни одного пятна тут! Вы сами убирались?

– Нет, этого не потребовалось, никто не разбился.

– Но как же они…

– Все спаслись. Силена, у меня просьба к вам.

– Да я с радостью, вы знаете.

– Можете купить для меня гирлянды? Много гирлянд. Все, что там будут.

– Но новый год ещё не скоро, к тому же вы его не очень-то и отмечаете…

– Это для другого мне.

Он замолчал, но потом очень тихо добавил:

– Это чтобы разговаривать кое с кем.

Так сказал и улыбнулся.

– Вы улыбаетесь впервые за столько лет, – заметила Селена.

– Теперь я буду чаще.

Силена кивнула, пожала плечами и пошла хлопотать по дому. А Али всё ещё стоял перед окном и улыбался, видя как снаружи там дерево вращалось по кругу, то ли изображая часы, то ли в силу характера, то ли действительно никак не могло определиться с тем, какие лучше позы избрать, чтобы сильнее походить на знак.

–  Прости, что не отвечал. Я не понимал твоих сообщений.

…Лето смирилось, и только тишина медленным вакуумом окутывала уши, обдуманно так, осторожно, как будто скрывая, что давно уже умеет говорить миллионами голосов.

САМОПОЕДАТЕЛИ

…А мир за окном живет себе из века в век, пышет и не карается. Давно там не бьются в конвульсиях колокола, и революции свалялись в тапки, а планка – цепочка перед баром – и лучше бы это принять как факт, встроиться, но у кого-то душевный дискомфорт по этому поводу. Бывает, что кто-то из этих кто-то ноги достает и убегает, а другие садятся и ждут, когда же рассосется, и это не всегда быстро, поэтому некоторые так очень долго сидят.

– И вы такой?

– Немного.

Это сейчас его немного, а раньше он был цел: питался загадками бытия, изобретал искренность, хранил не верность, но вечность, устанавливал ауры на заказ, растил дух в теплице и был образец мировой расы. Но потом как-то прозрел – выискал шиванетру на лбу и опознал во всем тлен. Слегка сокрушился, немного сконфужен был, но вовремя обуздал свою кама: распался на слои и снял наносное. Только вот немного перестарался…