Там, где свет. История первой леди США

В больнице перепутали анализы мамы и другого пациента – женщины, у которой действительно был рак. Операции, постоянная боль – все это было результатом бюрократической ошибки.

После этих событий моя сердечная, веселая, стойкая мама начала превращаться в тень самой себя. Она могла съедать порцию только размером с собственный кулак и с каждым днем худела и слабела. Я с трудом узнавала в ней женщину, которая была рядом со мной всю мою жизнь. А потом у нее действительно нашли рак, лимфому, и ситуацию усугубили курсы химиотерапии. По мере того, как ее тело слабело, деменция стала забирать у нас остатки личности той женщины, которую мы знали.

Ее последние дни наступили в 2008 году, когда я была в избирательном туре. Я ехала выступать на мероприятии, потом возвращалась домой спать, вставала рано и ехала в Уиллоу-Гроув, чтобы увидеть маму. Я оставалась на пару часов или на пару дней, а потом снова пускалась в путь. Я постоянно беспокоилась о ней: произнося речи в Айове и пожимая руки многочисленным избирателям на Среднем Западе, – и звонила каждый раз, когда появлялась такая возможность.

Теперь я играла роль родителя, постоянно заботясь о том, надела ли она сегодня теплые носки? Приходила ли медсестра? Удобно ли ей?

Очень страшно наблюдать, как кто-то, кого ты любишь, утрачивает самостоятельность. Мы с Джо всегда знали, что, когда наши родители состарятся, им нужно будет находиться с нами. И было здорово, когда нам удавалось это организовать. Мы специально строили дом в Уилмингтоне с большой спальней на первом этаже – достаточно большой, чтобы в ней поместилась больничная кровать. Какое-то время в ней жил папа Джо, а потом, после его смерти в 2002‐м, мы продали дом Ма-Ма и вложили деньги в перестройку гаража в жилой флигель.

В конце жизни папы наш дом превратился в нечто вроде хосписа. В течение семи месяцев мы ухаживали и присматривали за ним, и в любое время дня к нам приходили как члены семьи, так и медицинские работники. Работы было много, но я видела, как мои родители ухаживали за бабушками и дедушками, и знала, что теперь это моя обязанность. Семья заботится о семье. И в этом была своя радость.

В канун Рождества, которое папа провел с нами, его состояние было достаточно стабильно, но поехать в церковь на службу он не мог, поэтому два человека остались дома с ним, а остальные отправились в храм. Доктора говорили, что ему нельзя пить, но он всегда был не прочь пропустить стаканчик хорошего вина. Зная, как мало ему осталось, мы не отказывали ему в этом скромном удовольствии. Я открыла бутылку, и мы наполнили бокалы, сидя у камина нашей маленькой рождественской компанией.

Но самым худшим в том, как уходила мама, была не физическая немощь. Это была потеря моего доверенного лица, моей вдохновительницы.

Как бы ни было трудно ухаживать за родителями, это всегда воспринималось и как благословение. Менять зонды для питания, переодевать, помогать дойти до ванной – я была рада, что такими интимными вещами могу заниматься я, а не чужой человек. Давным-давно родители любили нас, когда мы были беспомощны, а теперь мы воздавали им за их щедрость.

Но самым худшим в том, как уходила мама, была не физическая немощь. Это была потеря моего доверенного лица, моей вдохновительницы. Неважно, как часто я звонила или приезжала, я больше не могла рассказывать ей все, что хотела. Не могла смешить ее своими безумными историями о выборах. Не могла пожаловаться на какую-нибудь ерунду, которая докучала мне в этот день. Не могла получить ее совет. Я хотела делиться с ней своей жизнью, как это было всегда. Я хотела, чтобы она была ею. Но по большей части ее уже не было.

Вместо всего этого я ласково с ней говорила и целовала ее в голову. Я держала ее за руку и читала ей. И сдерживала слезы во время долгих поездок в те города, которые ждали моего визита.

Незадолго до того дня, когда умерла мама, я была в Уиллоу-Гроув, но была вынуждена вернуться в Уилмингтон, так как Бо отправлялся в Ирак. В 2003 году он вступил в ряды Национальной гвардии и, хотя он был уверен, что ему не придется воевать на Ближнем Востоке, их подразделение все же призвали. На тот момент он был генеральным прокурором штата Делавэр и, наверное, мог получить отсрочку, но даже слышать об этом не желал. Он решил ехать.