Там, впереди

— К утру продерет до костей, — заметил шофер, собираясь возвращаться. — И вообще спать в таких условиях черт-те что! Не война же.

— Ладно, — добродушно сказал Белобородов, — перин не подкинешь, ладонь не подложишь, так и страху не нагоняй. Перележим до свету, перемаемся.

— Вольно старухе про любовь песни петь. А то, может, отвезу в село?

— Езжай, езжай…

Поиграв фарами по стволам елок, пофыркав на подъеме, машина ушла. Кто с фонариком, кто ощупью собрали несколько охапок тонких веточек, сухих, как порох, — про запас к ночи. Но топливо оказалось малоприбыльным, пламя от него било, как летний квас из бутылки, и тут же сникало. При судорожно метавшемся свете торопливо поужинали. Прибылов предложил распить бутылку коньяку, мотивируя это тем, что одна на четверых — это, собственно, лишь ритуал, и ничего более. Его поддержал преподаватель строительного техникума.

— Для оживления мысли. Тем более что ночью мороз салазки загнет — по звездам видно. Горят, как глаза у голодного волка.

— Не спасет, — не согласился Белобородов. — В данном случае переход на жидкое топливо не прогрессивен. А по правде сказать, в такую весеннюю ночь и пить не хочется. Так и ждешь, что торжественная музыка заиграет или соловьи засвищут.

— Кому весна, цветы да соловьи, а тебе — запарка, переживания за посевные сводки — кто выше строкой, кто ниже — и нагоняй из области, — буркнул Прибылов. — Так?

— Так.

— И что же?

— Ничего.

— И черт с тобой. Второй год думаю и никак не пойму — чего ради добровольно шею в этот хомут сунул? Гнал тебя кто, на цепи тянул, а?

— Не понял в два года — думай третий. Может быть, осенит.

В своей юности Белобородов был комсомольским руководителем и разведчиком в партизанском отряде. После войны работал инструктором в обкоме партии, а потом отпросился в район. «Захотелось на самостоятельной работе провериться, кто я и что, — объяснял он нам. — В обкоме как? Исполнитель. А у меня характер такой, что по-своему все хочется». Человек большой энергии и самостоятельного мышления, хотя и не без заносов, он из кожи лез, чтобы наладить дело в колхозах, учился, дотошно знал всю необходимую цифирь, советовался с председателями, но, по правде говоря, дела шли не лучше и не хуже, чем у других. Преуспел он в единственном — одним из первых организовал межколхозстрой районного масштаба, за короткий срок успел поставить немало хозяйственных и жилых помещений. Замышлял даже дом отдыха строить. Но люди, привыкшие жить по инерции, посмеивались над его идеями: «Молод конь удила грызет, в силе конь воз везет!» — а при неудачах и злорадствовали. Между прочим, пророчили, что на очередных выборах он «загремит», а он имел лишь один голос против, и это спасло его во мнении областного начальства.

— Ничего, думай дальше, — после паузы повторил Белобородов. — При спокойной жизни бок чешут, при беспокойной затылок. Что полезнее?

— А после порки?

— Давайте-ка ночь делить, — предложил преподаватель техникума. — Похоже, только с вечернего сугрева и поспать доведется, а после — рок-н-ролл на обеих челюстях. На этот раз природа имеет все возможности разъяснить, кто кем овладел…

— Может, побалакаем еще?

— И завтра успеется. Тем более что словами по самую макушку друг друга мы каждый день засыпаем. Древние же мудрецы говорили, что слово — серебро, а молчание — золото. К чему бы? А к тому, что в молчании размышляется лучше, мысль созревает. А он, человек, со зрелой мысли и начинается, не говоря уже о государстве. И жизнь материалишко для того, не скупясь, подкидывает — вот хотя бы взять проблемы образования…

— Ладно, ты нас в свою педагогическую поэму не затягивай, — перебил преподавателя Прибылов, — спать так спать…

Да оно и ничего иного не оставалось делать. Все усилия поддерживать костер были похожи на то, как если бы носить воду решетом, — больше приходилось собирать дрова, чем греться. Решив ложиться, натаскали из ельника сухой хвои, каждый сам себе но отдельности разгорнул ее, подровнял. Укрылись плащами и пальто. Смотрели, докуривая, в небо — чуть дымное, оно высыпало миллионы звезд и все высыпа́ло новые. Думалось — как же непредставимо велик мир, как громаден! И взрываются в нем старые звезды, и рождаются новые, и мы, подобно муравью в небоскребе, ничего тут поделать не можем, однако ж мучаемся загадками, пытаемся все понять и охватить и как-то даже приспособить к своей жизни. Для чего? Для счастья? А что оно такое? Может, и само понятие счастья — утешительная, сентиментальная выдумка, и никогда его, как реальной категории, не было и нет, а есть только жизнь с извечным движением, противоречиями, борьбой и достижением цели. И опять-таки только для того, чтобы появилась новая. Философы таких вопросов всерьез не обсуждают, а поэты это самое счастье так измельчили и изжевали, так разменяли на медные пятаки, что и говорить о нем полным голосом неудобно. Полюбил — счастье, кашу с маслом съел — счастье, гриб в лесу нашел — счастье…