Там, впереди

Можно подумать, что подручные тети Поли, Нинка и Валька, совсем этакие девчонки с бантиками, но они разные: Нине Квасниковой уже под тридцать, у нее двое детей, а Валька Порядина действительно еще почти девчушка, только год назад кончила восьмилетнюю школу. Но для тети Поли это не имеет никакого значения, с высоты ее возраста обе кажутся девчонками, и, выговаривая одной или другой за всякие упущения, действительные и кажущиеся, она между ними никакой границы не кладет, хотя разные они не только по летам, а и по характерам. Они приходят через час, когда тетя Поля уже и нахлопоталась чувствительно, и пот со лба вытирала не раз.

Нинка Квасникова, статная, полнеющая, идет себе не спеша, солидно, будто вышла погулять для времяпрепровождения; Валька, чернявая, худощавая, еще набирающая рост, семенит быстро тонковатыми ногами в стоптанных резиновых ботиках и, семеня так, с завистью поглядывая на свою степенную напарницу, время от времени позевывает, прикрывая пухлогубый ротик ладошкой, — не выспалась. Квасниковой это не в новинку и не в беспокойство: Валька никогда не высыпается — ни тогда, когда до полуночи протолчется на гулянке, ни тогда, когда ляжет спать на закате, с курами вместе. Молодость…

— Доброе утро, тетя Поля, — заводит первой речь Валька. — Что это вы рано как!

— Да где, дочка, рано, детки-то наши проголодались.

— Ничего им не сделается, — в охлаждение чувствительности тети Поли говорит Квасникова. — И так бока круглые наели.

— Да что ж это ты, Нинка, не с той ноги встала или что? — удивляется тетя Поля. — Малые ведь они, неразумные. Жалость надо иметь.

— А я их и жалею. Только они нас нет, готовы круглые сутки напрогон хлебать да жевать.

— Абы на пользу, — пытается помирить Валька. — Раз приставлены мы к такому делу, чего уж…

— Умничка ты моя! — умиляется тетя Поля. — Вот кому-никому не передала бы свою должность, а тебе со всей душой. Сердобольная ты, понимающая…

Нина Квасникова пожимает плечами и принимается за работу. Вода уже теплая, комбикорма отвешены тетей Полей, теперь надо развести пойло, разнести по корытам, слабых теляток, стеснительных, которых другим ничего не стоит оттолкнуть, напоить отдельно. В этих хлопотах, повторяющихся в такой же последовательности каждодневно и потому как бы незаметных, а на самом деле не таких уж и легких, проходит еще час или чуть больше. Тетя Поля первая чувствует, как начинает поламывать спину, предлагает пересидеть. Да и работа первая сделана, теперь надо подождать, пока не придет пастух и не погонит телят в лога, на молодую травку. Весна нынче прохладная, поздняя, загулялась, как девка на чужом празднике, июнь на носу, а травы той — нос пощекотать, да и все тут разносолы; но гонять надо, пусть привыкают на подножности, телом крепнут, витамин какой ни есть берут. Что такое он, витамин, тетя Поля представляет смутно, вроде какой-то жизненный сок, — ну и хорошо, главное, деткам полезно.

— Ну как, Валь, — спрашивает тетя Поля, — прислал-то письмо?

— Нет, тетя Поля.

— Все и нет?

— Да ведь служба у них какая… Когда там время…

— Ох! — вздыхает тетя Поля, и глаза ее опять влажнеют от сочувствия. — Ох, не говори, дочка! Мой-то вот мужик в армии был — ждешь, бывало, ждешь… Солдат — он на тугой вожже ходит, своей воли не имеет.

— То война, — лениво вставляет Нина Квасникова, вынув изо рта травинку, которую в раздумчивости покусывала крепкими белокипенными зубами. — То война.

— А оно что война, что не война — служи, — не соглашается тетя Поля.

— У него граница, — добавляет Валька.

— Вот, вот, — подхватывает тетя Поля, — там шпиёны разные, углядывай за ними!

За Валькой, будучи ее года чуть не на два старше, ухаживал Сережа Шабурин, тоже невысокого роста и ровного характера парень, присматривавшийся уже к тому, чтобы сесть на трактор. Уходя в армию, он сказал, что вернется, а из армии станет, само собой, писать, но, видно, перебрал в обязательствах — и домой и Вальке весть подает редко, нажимая на то, что новостей особых нет и писать не о чем.

— Тискалась ты с ним, — говорит Квасникова, — а он как на вольный ветер вылетел, так и все в сторонку, все в сторонку забирает. Кончит служить — и в город, а ты всю жизнь телят выпаивай.

— Я не тискалась, — обижается Валька. — Он самостоятельный.

— Знаю я, как бывает.

— Ты, Валь, не слушай, — вступается тетя Поля, которая принимает осуждение Сережки особенно чувствительно, потому что свой сын служил в армии. — У Нинки свое, у тебя свое. И вернется Сережка, помяни мое слово, еще на свадьбе погуляем. Я вот недавно туфли новые купила, на высоком каблуке, со всеми модностями. Пристали девки в магазине: «Купите, тетя Поля, купите, тетя Поля, вам вот как идут!» У самих юбчонки окорочены по-городскому, с телевизора фасон брали, коленки наружу, а я, старая дура, туда же!

— Никакая вы не старая, — говорит Валька. — Вы в зрелых летах.

— Ну, и дадим жару на свадьбе, раз модные туфли завела. Окна зазвенькают! А ты, Валька, верь, без веры человек — как червяк, не знает, куда ползет.

— В бога сколько верили, — усмехается Квасникова, — а его вон и нет. Одна природа.