Там, впереди

Май в том году выдался бездождный, знойный, жесткий. Перед восходом солнца в небе что-то обнадеживается, наплывает от горизонта белооблачная простокваша, райкомовский и колхозный люд уповает — а ну да в тучу соберется, польет хоть малость! А поднялось солнце вровень с лесом — растаяло все, небесная синева, вроде каменки в бане, жаром пышет. И по людям опять уныние — озимые ничего еще, у яровых же и коричневая кайма понизу, страждут на пределе. Безгласны, понятно, а вроде слышно по всей округе: «Пить! Пить!»

Прижало — вспомнили, что завезли по прошлым годам в колхозы десятка два дождевальных машин. Не просили, нет, по всевластному давлению «Сельхозтехники» сделалось — заказала она, ни с чем не сообразуясь, куда ей теперь девать? Давит на колхозы — бери, не упирайся, не порть прибыли и премии. Не взять? Попробуй, там люди памятливые, сунешься потом, чего положено и надо — не дадут. Ну, и брали себе в убыток, совали куда подальше, на всякие задворки, чтобы глаза не мозолили. Половину тех дождевальных машин где ржавчина извела, где раскурочили, но теперь, по такой суши, вроде бы пора оставшиеся в дело пустить. Да поди пусти — ложков, проток, ручьев, малых речушек в округе полно, однако запруд и плотинок не ставлено. Скребут председатели в затылках — не ведрами же носить воду к дождевальным машинам?

И один, юмора не лишенный, сказал:

— А собрать бы нас на совещание к бобровому озеру. Без трибун, без речей, без постановлений с заверениями, просто постой и погляди, как настоящий хозяин действует. Вся его механизация лапы да зубы, а водоем соорудил. У нас же и люди, и тракторы, и бульдозеры, а свищем в кулак на мели. Сил много, соображения — хоть у бобра занимай…

Только, как подумать, зачем же у бобра? Когда-то мельничных и всяких иных плотин и запруд кругом несчетно было. Решали на сельской сходке да миром, при помощи тачек и лопат, делали. Теперь же на плотнику в двадцать метров длиной, бульдозеру на день работы, проекты чуть не из Москвы три года жди, тысячи, не то и десятки тысяч рублей отвали. И еще попробуй строительную организацию сосватай, мелиоративные мастодонты, к примеру, вооруженные могучей техникой, на такие дела и смотреть не хотят — им болото под осушение с Бельгию подавай, прибыльнее. Так и выходит, что у колхоза один интерес, у «Сельхозтехники» другой, у мелиораторов третий. Ну, да это разговор длинный, к другому времени.

Тут же просто забавный случай — у хозяев здешней земли мощные машины, дождевальные тоже, а водоемов нет, у бобра только лапы и зубы, а озерцо себе для потребности и удовольствия соорудил. У них на посевах — рядом, рукой достать — от засухи уже чад идет, а он себе на вольной воде блаженствует…

Вот оно как бывает.

МАРЕВА

Случаются летом такие дни, что хоть ты и на воле, а все будто в баню на верхний полок сунули. Солнце чисто, не заслоняется, а все же и синеет по лику его чад какой-то, можно подумать, пригорает там чего-то. Вокруг через потные ресницы погляди — плывет все, зыблется, как вода на струе, лес ли, луг, поле затуманиваются васильковыми маревами.

Вот и этот июньский такой. Душно даже в тени под ракитами, где лежит на припыленной траве Костька Пырьяков, двадцатидвухлетний парень со спутанным русым чубом, подвигающим на правую бровь. Обычно большие, серые чуть навыкате глаза его полузакрыты, на угреватом носу блестит пот. Рядом с ним в распахнутой клетчатой рубахе Павел Куренцов, лет на восемь постарше, поджарый и узколицый. Костька Пырьяков у него за подручного, но забрал верховодство нахальством и воздействует по усмотрению. Дел у них не гора, надо проверить крепления у косилки и обновить смазку, но, лениво покопавшись с полчаса, Костька говорит:

— Ну ее к черту, не убегит.

— Все же спросить могут, — не очень убедительно возражает Куренцов. — Трава эвон как выперла, не нынче завтра косить.

— Дак чего мне, помирать для той травы? — равнодушно вопрошает Костька. — Сомлел я.

— Тут сомлеешь!

— Я и говорю… Раньше литовками косили, жик-жик — и никаких болтов да смазок.

— Косу тоже отбивать надо. И опять же, наломаешься.

— То другое дело…

Почему другое, Костька объяснять считает излишним. В свое время кончил он восемь классов, с тех пор живет бесприютно, пробавляется разными заработками то в городе, то в колхозе, когда как способнее. В армию не брали не то по плоскостопию, не то еще по какому-то малому изъяну, для него в обыденности неощутимому. Спроси, что узнал в школе, только плечами пожмет — так, разное всякое. К водке не пристрастен, поднесут — выпьет, нет — и не надо, сам заводиться и тратиться не любит.

— Вот разожгло, вот разожгло, — бормочет Костька. — И для чего ее столько, жары? От лета бы лишнее отнять, а на зиму перебросить, дело было бы.

— Это еще подумать надо, что получится, — не соглашается Куренцов. — Зима, если она без мороза, тоже непонятно что. Бессменно в резиновых сапогах тюкать — ноги хворью покрючишь. И дыхание от сырости хужее… Слушай, может, все же повозимся малость? С косилкой-то?