Там, впереди

— Женюсь я, — изрекает Костька, пренебрегая намеками Куренцова. И тот сразу попадает в след, подхватывает мысль:

— Это еще какая дура за тебя пойдет.

— Какую-нибудь охомутаю. Я без придирчивости, с лица воды не пить.

— Чем же ты охомутаешь?

— Там поглядим. Заранее чего молоть? Ты-то женился.

— Я тогда шустрым был, на счету, — вздыхает Куренцов. — Это в последнее время вихлять стал, с твоей подмоги. А ты вот за Валькой Зерновой ухлестнул, да тут же отворот.

— Она в заочницы по учительству нацелилась. Антиллигенция!

— Вот-вот! — злорадствует Куренцов. — А мы кто? Тягло. Куда пошлют.

Костька Пырьяков не обижается и не возражает — ему, собственно, все равно. Он прикидывает:

— Уйду я от вас. Решусь — и уйду. В Сибирь подамся, на нефть. Там и жарища не томит, и силе моей разворот найдется.

— Во-во! — оживляется Куренцов. — Это ты верно берешь. Там агрома-аднейший разворот, а у нас что? Туды-сюды и обратно. Я бы тоже соблазнился, семья репьем налипла.

Куренцов еще некоторое время развивает соображения о том, куда бы он махнул, если бы не семья, как вернулся бы на село с карманами, полными денег. Джинсы бы он не заводил, на кой ляд, а кожанку хорошую бы подгреб да транзистор на плечо подвесил. Объявился бы в улице на праздник — у всех глаза наперекос от зависти! Возможно, с Ленкой, женой, разойтись пришлось бы, у нее коровы да ферма на уме, а при таком положении широта нужна, не сплавляется одно с одним.

— Я, Костя, — продолжает Куренцов, завороженный открывающейся картиной, — я поразмыслю, может, бочком как-нибудь выскочу вместе с тобой.

Но Костьку это уже не интересует, мысли его, будто утки с озера на озеро, перелетели еще куда-то, перепорхнули по зыбким маревам полдня. Сибирский вариант он сразу, не дослушав мечтаний Куренцова, отмел от порога — это ведь канитель какая, и договариваться надо, и билет доставать. А в кассе очереди, в аэропорту и на вокзале толповерчение. И еще по рекам плыть, в грузовиках и вездеходах трястись. Или женитьбу взять — столпотворения и шумовства всякого на неделю, корми-пои кого попало, деньги большие нужны. А всего и получишь, что будет какая-нибудь бабенка шею пилить. Вот если бы купить билеты да по лотерее «Жигули» выиграть, другое дело, а так скука, суета все. Но денег у него на билеты нет, разве что завтра выплата будет, так еще надо должок отдать и сигарет купить, неизвестно, сколько и останется. И от такой неопределенности только прибавляется томления, и его все неудержимее начинает затягивать дрема, в которую он и погружается, отгоняя всякие думы, только чмыхает мясистыми губами, когда на нос садится муха.

Заметив наконец это, Куренцов тоже отваливается от своих мечтаний, пластается на спину и некоторое время смотрит в бледное небо, представляя, как хорошо было бы сходить на реку, поплескаться на быстрине. Кто так-то вот устроил, дело непонятное, а хорошо, что есть по жарище ручьи, реки, озера для человеческого прохлаждения. Сколько их, непредставимо, да каб еще у каждого двора, чтоб и на ходьбу не тратиться, так и вовсе б ладно было… И вдруг внезапно, словно оса, жалит мысль: за косилку-то с него все же спросят, и что такая вот она, растреклятая жизнь, и тут одно томление, и впереди попреки на душу мотать.

— Кость, а Кость, — беспокойно окликает он, — ты все же в храпака не очень забуривайся. За наряд как отвечать будем? Стружку снимут — ничего, нарастет, а как вычетом стукнут?

Но Костька Пырьяков молчит, и Куренцов, поерзав некоторое время по теплой траве, прилаживается поудобнее, засыпает с негромким прихрапом, похожим на голубиное воркование.

ЗАВИТУХА

— Завитуха чего такое? Ни бэ ни мэ не понимэ? Во дает! Просвещаю — это когда биография загогулины делает. Как речка Лимпопо. Где такая? В детских сказках, туда африканские слоны на водопой таскаются. А если оно рассусоливать, так вот тебе случай — решили мы с Петькой Гусаком после работы плеснуть по маленькой. Поллитру. Так это она сначала выглядит, а потом чего получается? Одна большая капля. Ну! Значит — чего поделаешь, добавили. Гляжу, Петьку поваживать стало, жара, понимаешь, надавила, растютюрился: «Ты меня уважаешь? Ты меня уважаешь?» Сам посуди, чего такого уважать, если в нем никакой крепости. Говорю напрямки: «Не уважаю, слабак ты!» А он меня по портрету хлясь, а я его опять же хлясь. Ну, поволтузились, юшку ему из носа пустили. Ничего особого. Так он стал нюни раскиселивать: «Это что ж получается, зад об зад и дружба врозь?» Меня аж злостью пронзило, говорю: «Ты что, шизик? Пойдем мировую спрыснем, у нас ничья!»…

Хорошо этак шло, рядом-ладом, а потом — Лимпопо. Понимэ? В протрезвиловку сгребли. А там кругом хмыри… Ну, хари стабунились, ну, хари! Интересуюсь — откуда вас, таких мумиев, навыкапывали? А они только носами чмых-чмых, чего против правды выставишь. Прочухались мы к утру, прокумекали ситуацию, наметили главную линию: «Отсюда, Петь, прямо на работу прем. Чтоб комар носа не поддел».