Там, впереди

— Давай жизнью заклянемся, что никому не скажем про то, как к черногузам лезли. Дознается батька, кожу на шмотья сдерет, в селе ноги палками перебьют. До смерти, а? Хоть язык отрежь.

Поклялись. Но все равно долго было страшно. Завидев аиста на лугу, старались даже не всполошить его, обходили стороной. И хотя узнали вскоре, что пожар в Борачевке начался оттого, что сорвалась с крюка лампа и вспыхнул расплескавшийся керосин, для нас ничего не изменилось.

А жизнь шла да шла. С тех пор минуло много лет. Когда вскоре после войны я приехал в наше село, там жила только одна пара аистов — у старой учительницы, дом которой стоял на горе в конце села, над рекой. Но летом случилось несчастье — пропала аистиха. То ли какой дурень подстрелил, приняв за гуся, то ли еще что. Вдовый аист месяца полтора тосковал, понуро стоял на краю гнезда целыми часами, а то с призывным клекотом парил над лугом. Все звал, звал. Но однажды, еще до начала осени, улетел и не вернулся, — скорее всего, погиб: аисты не меняют подруг и не живут в одиночку.

Года два назад я снова был в селе и, возвращаясь от реки, услышал сухой пулеметный клекот: на одной из немногих уцелевших старых лип возле школы-десятилетки, где шумит посаженный школьниками новый парк, сидели и переговаривались аист с аистихой. Навстречу мне шли два мальчишки с удочками, лет по девяти-десяти. Я спросил их — не знают ли они каких интересных историй про черногузов? Но, во-первых, они не приняли названия «черногузы». Белобрысый, который казался побойчее, переспросил:

— Это про аистов этих, что ли?

— Ага.

— Да чего знать… Птицы.

— А какие они яйца кладут — зеленые, в крапинку, белые?

— Белые. Они в прошлом году поселились, нам учитель и рассказывал.

И вот тогда мне вспомнились и старые легенды, и давняя история, и тощий, неугомонно любопытствующий Ленька. Он теперь сед, левую ногу до колена потерял где-то у Днестра, стукает деревяшкой. Лет шесть назад похоронил жену, пристрастился ставить на ближнем плесе жерлицы на щук и, когда неспешно прихрамывает на берегу, попираясь костылем, сам чем-то похож на одинокого аиста…

1975

КРОЛИЧЬЯ ШАПКА

В нашем селе, хотя стоит оно при набитом большаке и недалеко от станции, не слыхивали о кроликах, пока однажды под осень не привез их из города забулдыжный сын соседки Мартынихи. Он работал в городе, при багажном отделении вокзала. Возраст набрал порядочный, за тридцать, а жил бобылем. Лицо неказистое, в оспинах и вытянутое, широкорот, фигурой костляв. Потому и бобыльство объяснял так: «Красивая да разумная за меня не пойдет, а глумной да зачуханной самому не надо». Жил на постое у какой-то вдовы, поговаривали — иногда запивал. К матери наведывался редко, в год три-четыре раза, привозил немудрые подарки — дешевый платок, ситцевую кофточку, увозил куски сала, конопляное масло, яблоки.

На этот раз притащил в кошелке пять кроликов, трех пестрых, черных с белым, и двух серых, крупных. Мартыниха, увидев их, отшатнулась от кошелки:

— Ой, страхоидолы какие!

Сын засмеялся:

— Не боись, не укусит. Она животина смирная. Мясо лучше зайчатины, из шкурок богатющие шапки шьют. Одна беда — в городе мне держать их негде.

— Да, сынок, я с ними и управиться не сумею, и подойти боюсь, — отнекивалась Мартыниха. — Вон у того и глаза кровяные.

— А чо глаза? Какие кому дадены, с теми и живет. Ты не боись, ухаживать за ними чего проще — пускай в подпечье, кидай капустные кочерыжки, бурячка дай, сенца зимой кинь. На копейку дела!..

Однако Мартыниха пускать кроликов в подпечье поопасалась; как только сын уехал, принесла нам. Сказала матери:

— У тебя, Дорофеевна, и хата поболе, и ребятенки опять же — возьми, им, пострелам, все в забаву. Может, и толк будет какой, вон от помидор тоже сперва рот кривили, а нынче в каждом огороде. Переменяется житье-то.

Мать к подарку отнеслась боязливо, отнекивалась, но Сашка, младший брат мой, аж постанывал от восторга, крутясь возле кошелки. И она согласилась:

— Ладно, оставляй.

Мартыниха прочитала наставление:

— Кормить капустой можно, сеном тоже. Даже чудно, я тебе скажу — вроде кошек, а сено едят!.. А еще Петька наказывал — за шейку да за хребтину не хватать, только за ухи брать можно. Такие они субтильные.

У нас в хате слеги, на которые настилаются доски пола, лежали на высоких дубовых стульях, поэтому подполье было высокое и просторное, не только Сашка, а и я в свои двенадцать лет протискивался почти всюду. Туда, приподняв доску, и вытряхнули кроликов, притащили с огорода и кинули капустных и свекольных листьев. Кролики, наверное, оголодали, тут же накинулись на еду, похрустывая, подергивая усиками и обнажая крепкие белые зубы. Вечером, когда перед сном угрелись на полати, Сашку повело в мечтания:

— Как станет их много, так мне белую шапку мамка велит сшить.

— Серая красивее.

— Нет, белую хочу! Снег белый, и шапка тоже, к снегирям незаметно подкрадусь и цап-царап!