Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию

В эпоху предромантизма, в середине – второй половине XVIII в., сформировалась еще одна дискурсивная линия, связанная с танатологическими мотивами, – «готическая». Проявившись в первую очередь в «готическом» романе (Г. Уолпол, Э. Рэдклифф, М. Льюис), она коснулась повестей и рассказов (Э. А. По, В. Ирвинг, А. Бирс, А. Погорельский, М. Погодин), а также баллад (Г. Бюргер, В. Жуковский)[96]. Из танатологических элементов в данных жанрах чаще всего встречаются мотивы убийства, встречи с мертвецом или нечистой силой, хронотоп кладбища.

Современные «ужасные» тексты входят в более обширный дискурс развлекательной, массовой литературы, коммерческий характер которой заставляет писателей привлекать читателя различными способами: напряженной интригой, активным сюжетным действием, разработкой табуированных тем. В «ужасной» (С. Кинг), детективной (А. Кристи, Б. Акунин), авантюрно-приключенческой (Ж. Верн, Д. Браун), фантастической (Г. Уэллс, Д. Глуховский), фэнтезийной (Дж. P. Р. Толкин, Дж. К. Роулинг) литературе танатологические мотивы, обладающие необходимым качеством аттрактивности, зачастую используются всего лишь как прием, превращаясь в литературные формулы[97]. Хотя нельзя не признать, что внутри этих формул некоторые писатели находят место и для танатологической рефлексии.

Понятие массовой литературы отражает предназначение входящих в нее произведений. С этой точки зрения можно также выделить детскую литературу. Подобный поворот мысли кажется неуместным, однако проблема изображения смерти в рамках данного дискурса, возможно, когда-нибудь станет предметом специального исследования. И речь идет даже не столько о философских авторских сказках О. Уайльда или Г.-Х. Андерсена с явно выраженными танатологическими мотивами[98], сколько о стратегии «избегания» или «особой репрезентации» этих сюжетных элементов в книгах для детей вообще.

Наконец, в ходе работы на поверхность выходит и собственно «танатологический» дискурс, объединяющий в себе произведения об умирании, о танатологической рефлексии, о концептуальном самоубийстве и т. д. Мы наблюдаем его «разлитость» в мировой литературе и появляющиеся то здесь, то там намеки на новые жанровые образования. К примеру, в испанском литературоведении используется термин «поэзия смерти», характеризующий национальные произведения о смерти XIV–XVI вв. [Новикова О. 1987: 51]; этот же термин встречается в англоязычной критике [Ramazani 1990].

* * *

Жанр развивается не только сам по себе, но и входит в систему жанров, во многом определяющую еще одну художественную парадигму – парадигму направлений (стилей, течений, школ).

Относительно данных явлений В. Тюпа использует понятие «парадигма художественности»[99], обозначающее «исторически конкретные системные единства представлений о месте искусства в жизни человека и общества, о его целях, задачах, возможностях и средствах, о критериях и образцах художественности» [Поэтика 2008: 155]. Опираясь на идеи С. Аверинцева, он выделяет три основные парадигмы художественности в развитии словесности: «дорефлективный традиционализм» (от эпохи мифологии и фольклора до античности), «рефлективный традиционализм» (от античности до классицизма) и «эстетический креативизм» (от предромантизма до современности) [Там же: 155–156]. С. Бройтман, развивая концепции А. Веселовского и Э. Курциуса, связывает с каждой из этих систем определенный тип поэтики: «синкретическую», «эйдетическую» и «художественной модальности» [Теория литературы 2007, II: 12–13]. Отметим сходство этой типологии с историко-антропологическим разделением общества на традиционное и общество модерна, на которое мы обращали внимание ранее (см. 2.1), в том числе применительно к танатологическим ментальным моделям.

Наше исследование посвящено проблемам литературных текстов, поэтому нас интересуют в первую очередь второй и третий этапы в эволюции художественности и поэтики.

Переход от дорефлективного к рефлективному традиционализму наблюдается в античности и в раннем Средневековье. В героическом эпосе видны еще следы неотрефлектированного использования приемов, восходящих к мифологическим и фольклорным сказительским практикам. Синкретизм здесь проявляется в нечеткой нарративной организации, неясности фигуры автора, кумулятивности сюжетных схем, нерасчлененности эпического и лирического начала. С танатологической точки зрения, это приводит к нагромождению описаний смерти, репрезентированных через схожие формулы, совмещению авторской и персонажной фокализации и глоссализации при передаче ситуации умирания, восприятию кончины как ритуала, противопоставлению характера гибели положительных и отрицательных действующих лиц.