Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию

Вместе с тем апология свободы, реализация любых творческих возможностей привела и к некоторым неосинкретическим и неотрадиционалистским тенденциям в рамках «неклассической» художественности. Понятие неосинкретизма, разработанное С. Бройтманом, касается реактуализации принципов неразграничения автора и его героя в лирике и кумулятивности сюжета в эпосе [Там же: 143–144]. Данное явление наблюдается и при репрезентации танатологических мотивов в литературе XX в. В стихотворениях P. М. Рильке («Опыт смерти») или повестях П. Надаша «Собственная смерть», С. Дельбланка «Последние слова» обнаруживается слияние нарративных инстанций: автора и повествователя, «я» и «другого», которому передается танатологический опыт. В «Записках Мальте Лауридса Бритте» P. М. Рильке танатологическая рефлексия вписывается в сюжетный ряд, фрагменты которого размещаются свободно, без видимых логических сцепок. В круговорот жизни и смерти поколений одного рода, продолжающийся почти бесконечно, погружает нас Г. Гарсия Маркес в романе «Сто лет одиночества»[103].

Неотрадиционалистские (в широком смысле) тенденции связаны с возрождением канона в некоторых художественных системах, прежде всего в соцреализме и массовой литературе.

Как известно, А. Терц в статье «Что такое социалистический реализм» провел параллели между соцреализмом и классицизмом [Терц 1989: 455]. Он коснулся и специфического отношения к танатологическим мотивам в рамках этого стиля: «Даже если это трагедия, это “Оптимистическая трагедия”, как назвал Вс. Вишневский свою пьесу с гибнущей центральной героиней и с торжествующим коммунизмом в финале» [Там же: 435]. Как и в классицизме, изображение смерти персонажа в соцреализме ограничено идеологически и эстетически: устанавливается определенный круг используемых танатологических элементов (гибель героя или его врагов) и правила их репрезентации (возвышенные – для героя, низменные – для врагов).

Массовая литература ориентирована на те парадигмы художественности, которые лучше доступны для понимания «среднего» читателя, в первую очередь романтизм и реализм. Ее каноничность выработана коммерческими требованиями. Несмотря на необходимость быть оригинальной, она не может опережать ментальные установки эпохи и в целом консервативна, так как страхуется от риска оказаться слишком авангардной и непонятной. Для этого массовая литература ориентируется на традиционные оппозиции архаического происхождения, основной из которых является оппозиция добра и зла, синкретично связанных с противопоставлениями жизни и смерти. Отсюда возникают идеи заслуженной кары для злодея и оправдания возможных танатологических действий главного героя, зачастую наделенного качеством бессмертия.

Таким образом, парадигмы художественности (в том числе литературные направления, течения, школы) предстают дискурсивными установками, направленными в истории литературы не только на развитие семантики и поэтики танатологических мотивов, но и на их ограничение.

Художественные парадигмы, влияющие на разработку и ограничение танатологических элементов, могут дифференцироваться и по другим критериям. Нам бы хотелось еще обратить внимание на эстетические дискурсы социокультурного характера.

С этой точки зрения прежде всего выделяется дискурс национальной литературы. Он способствует формированию определенных направлений и жанров или отказу от них в контексте национальной ментальности. К примеру, барокко или «готический» роман получили развитие лишь в некоторых странах Европы; жанр эрогуро с его специфическим интересом к некрофилии был распространен лишь в японской литературе 1920-х гг. Безусловно, национальным литературам свойственны аутентичные мотивы, актанты и сирконстанты. Ритуальное самоубийство в рассказе Ю. Мисимы «Патриотизм» – примета восточной культуры, убийство во время дуэли на шпагах в «Графине де Монсоро» А. Дюма – европейской. Привидения и призраки характерны для английского или японского мировоззрения, но не для русского. Показательны в этом отношении военные хронотопы: Бородинское поле важно по большому счету лишь для французской и русской ментальности и словесности («Взятие редута» П. Мериме, «Война и мир» Л. Толстого). В этом плане примечательны и образы национальных кладбищ, которые создаются в «Кладбищенских историях» Б. Акунина, и сохранившиеся этнические обряды похорон или казни и т. д. И хотя сейчас глобализация понемногу стирает границы между национальными литературами, информация об их локальных историях и аутентичных танатологиях сохраняется и может быть изучена, в том числе в компаративистике (см. [Изотова 2012; Красильников 2003]).