Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию

О соотношении трагического модуса и танатологических мотивов, кроме Ю. Борева и М. Лазаревой, писали и многие другие исследователи[127]. Для нашей работы является важным описание шести видов трагического в творчестве А. Пушкина, предложенное И. Лапшиным: 1) гибель героя, обусловленная внешней случайностью без всякой его вины; 2) гибель героя, обусловленная действием его воли, хотя также без вины; 3) смерть в борьбе со злом; 4) случаи, когда в центре внимания оказываются убийцы или преступники, страдающие муками совести из-за совершенных ими злодейств; 5) когда на первый план выходят жертвы противоречия страстей; 6) когда создаются образы грешников, которые сознательно идут против нравственного закона [Лапшин 1998: 319–334]. В большинстве указанных ситуаций наличие танатологических элементов является релевантным, и И. Лапшин посвящает отношению А. Пушкина к смерти отдельную часть своей работы.

Имманентность танатологических мотивов категории трагического служит простейшим критерием для отграничения его от драматического модуса: «Наивное разграничение драматизма и трагизма по признаку доведенности или недоведенности конфликта до смерти героя не лишено некоторого основания. Трагическое “я” есть неотвратимо гибнущая, самоубийственная личность – в силу своей избыточности для миропорядка. Драматическое же “я” в качестве виртуальной личности бессмертно, поскольку неотменимо как “реальная возможность… подавляемая… обстоятельствами”, но не устраняемая ими» [Теория литературы 2007, I: 72].

Кроме этого формального разграничения выделяются и другие отличия. И. Волков вслед за Г. В. Ф. Гегелем считает, что драматизм выражается в «конфликте между однородными личными и общественными сторонами жизни, который, в отличие от трагической ситуации, находит “мирное” разрешение» [Волков И. 1995: 121]. В. Тюпа замечает, что «трагическое страдание определяется сверхличной виной, тогда как драматическое – личной ответственностью за свою жизнь, в сложении которой герой несвободен вопреки внутренней свободе его бессмертного “я”» [Поэтика 2008: 66]. Наконец, выдвигается гипотеза о том, что данные модусы возникли в разное время: трагизм в античности [Борев 1988: 69], а драматизм в предромантизме [Теория литературы 2007, I: 73]. Иными словами, второй модус художественности родился позднее, в принципиально новых историко-культурных условиях модернистского общества, для которого, в отличие от традиционной системы, были характерны иные общественные и художественные практики, более диверсифицированные, демократизированные, секуляризованные и т. п.

Вместе с тем большинство литературоведов указывают на близость трагического и драматического, которое также связано со страданием, вызванным несоответствием «внутренней заданности бытия (“я”) относительно его внешней данности (событийной границы)» [Теория литературы 2007, I: 72]. В. Шестаков даже объединяет эти понятия в одном определении: «Как категория эстетики, трагическое означает форму драматического сознания и переживание человеком конфликта с силами, угрожающими его существованию и приводящими к гибели важные духовные ценности» [Шестаков 1983: 101]. Действительно, зачастую трудно определить, с чем или с кем вступает в противоречие человек: с миропорядком или другими людьми. Антигона у Софокла становится жертвой не только рока, наложенного на род Эдипа, но и земных законов; Ромео и Джульетта у У. Шекспира погибают в результате не только вражды родов, но и стечения роковых обстоятельств. Именно поэтому, как нам кажется, можно часто говорить о трагическом / драматическом модусе как едином образовании, конечно осознавая, что он в таком виде применим не ко всем произведениям и в большей степени свойственен литературе Нового времени.

Возникновение трагического модуса закономерно возводят к античной трагедии. Силой, препятствующей реализации личностных надежд и устремлений героев, становится здесь рок или воля богов. Персонажи античной трагедии: Прометей у Эсхила, Эдип у Софокла, Ипполит у Еврипида – обречены на гибель. На первый план выступают их поступки перед лицом неразрешимых обстоятельств: «Смысл трагедии заключался не в необходимой и роковой развязке, а в характере поведения героя» [Борев 1988: 70]. В то же время мотив смерти, как правило, связан с моральным возвышением главных персонажей, что отмечает О. Фрейденберг по поводу творчества Еврипида: «У Еврипида столкновение объективного и субъективного ведет по-прежнему к гибели субъективного, но к гибели физической; моральный перевес именно на его стороне» [Фрейденберг 1998: 372]. Такая танатологическая ситуация в русле современной понятийной системы является экзистенциальной.