Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию

Решено!.. не хочу жить… Нужда меня заела, кредиторы истерзали, начальство вогнало в гроб!.. Умру. Но не так умру, как всякая лошадь умирает, а – взял, да так, как дурак, по закону природы и умер. Нет, – а умру наперекор и закону и природе; умру себе в сласть и удовольствие; умру так, как никто не умирал!.. Что такое смерть? Конец страданиям; ну и моим страданиям конец!.. Что такое смерть? Конец всех счетов! И я кончил свои счета, сольдировал долги, квит с покровителями, свободен от друзей!.. Случай: на квартире рядом живут двое: Тарелкин и Копылов. Тарелкин должен, – Копылов не должен. Судьба говорит: умри, Копылов, и живи, Тарелкин. Зачем же, говорю я, судьба; индюшка ты, судьба! Умри лучше Тарелкин, а живи счастливый Копылов. (Подумав.) Решено!.. Умер Тарелкин!.. Долой старые тряпки! (Снимает парик.) Долой вся эта фальшь. Давайте мне натуру! Да здравствует натура! (Вынимает фальшивые зубы и надевает пальто Копылова.) [Сухово-Кобылин 1989: 142].

Смерть человека воспринимается и окружающими прагматически, низменно: кредиторы досадуют о невозможности взыскания долгов, Варравин беспокоится о компрометирующих его бумагах, которые выкрал якобы умерший. Этот интерес побуждает начальника Тарелкина тоже переодеться и разоблачить своего подчиненного. Однако открытие Варравина лишь ставит в тупик квартального надзирателя Расплюева: он лично хоронил Тарелкина, а бумаги подтверждают смерть Копылова. Объектом насмешки становится не только должник, но и полицейский, поверивший Варравину, что перед ними оживший мертвец, оборотень, вурдалак. Тарелкин отдает выкраденные бумаги своему начальнику и получает свободу. Теперь он tabula rasa и наполняет себя смыслом, забрав документы Копылова.

«Смерть Тарелкина» является комедией положений. Спецификой пьесы становится танатологический характер этих положений: Тарелкин инсценирует свою смерть, притворяется умершим Копыловым, Расплюев принимает его за восставшего покойника. Главный персонаж легко распоряжается своей и чужой жизнью, их смыслом и предназначением, поэтому финальные слова Варравина: «Я тебе говорю: ступай прямо в пекло, – там тебе не откажут – примут!..» [Там же: 188] – не просто риторика такого же прохвоста, но надтекстовая оценка поступков Тарелкина на экзистенциально-религиозном уровне.

«Смерть Тарелкина», да и многие другие разобранные произведения, демонстрируют сложность разграничения видов комического, в том числе при репрезентации танатологических мотивов. В пьесе А. Сухово-Кобылина, баснях И. Крылова, рассказах А. Чехова зачастую трудно отделить сатирическое от юмористического, иронию или сарказм от прямого обличения, пародию от гротеска и пр.

Более того, в некоторых текстах возможно столкновение низменного / низкого и возвышенного / высокого, комического и трагического. Такое совмещение характерно для литературы XIX–ХХ вв., освобождающейся от строгих классицистических рамок жанра и стиля. Гоголевский «смех сквозь слезы» был одним из первых признаков расшатывания догматической эстетической программы, но радикально ее разрушил А. Чехов, назвав романами рассказы в несколько страниц, комедиями – произведения с трагическим / драматическим наполнением, как комедия «Чайка», заканчивающаяся самоубийством Треплева. Однородность модуса художественности в произведении распадается, в первую очередь на уровне крупной формы, о чем мы уже писали выше применительно к роману М. Шолохова «Поднятая целина».