Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию

С точки зрения психоаналитической теории влечений, стихотворение подлежит несколько иной расшифровке. Море, по К. Г. Юнгу, – «излюбленный символ для бессознательного, мать всего живого» [Юнг 1997: 116]. Таким образом, море есть отражение первообраза Матери, олицетворяющего собой источник всего сущего, рационально не познаваемый, но интуитивно ощущаемый. Это первичный природный Хаос, амбивалентный по отношению к человеку. Наиболее ярко данный архетип представлен в поэме М. Лермонтова «Мцыри» (1839). Судя по амбивалентности образа природы в этом произведении, можно сделать диалектический вывод в духе К. Г. Юнга: вместе с ощущением свободы и покоя природа (архетип Матери) содержит в себе стихийное, разрушительное начало, возвращающее все сущее к исходной точке. Сопоставляя это рассуждение с поздней концепцией З. Фрейда о всеобъемлющей инстинктивной дихотомии «Эрос – Танатос» (соответственно «инстинкт жизни – инстинкт смерти»), можно увидеть соответствие между архетипом Матери К. Г. Юнга и интенцией консервативного Танатоса, формирующего подсознательное стремление живого к смерти как «старому исходному состоянию» [Фрейд 19946: 59]. Пафос эманацизма, учения об истечении низшего из высшего, матери-и из Матери, имеет и замечание З. Фрейда об особом «океаническом чувстве», которое отражает нашу прапамять о «пренатальном состоянии» в чреве матери [Топоров 1995: 579]. Возникновению этого «чувства» в балладе «Морская царевна» способствует также ритмика стихотворения (четырехстопный дактиль «без единой метрической ошибки» [Пумпянский 1941: 391]), формирующая, по В. Топорову, «психофизиологический» компонент текста. В таком случае призывы «морской царевны» – это не что иное, как призывы Великой Матери вернуться в родное лоно, а их эротический оттенок («Хочешь провесть ты с царевною ночь?») имеет инцестуальный подтекст, подтекст Эдипова комплекса. Борьба с комплексом, со своей Анимой или Тенью, по К. Г. Юнгу обозначающими модификации бессознательного материнского начала, приводит к началу индивидуации личности главного героя баллады, к потенциальной целостности его «я», то есть к обретению Самости. Об этом говорит и обособленность «царевича» от «друзей» уже после случившегося. Но, как отмечал К. Г. Юнг, «целостность никогда не заключена в границах сознания – она также включает неограниченные и неопределенные просторы бессознательного» [Юнг 1997: 210]. Иначе – целостность есть не просто обособленность, но установление связей с материнским Хаосом. Именно через акт приобщения к Матери «царевич» преодолевает Персону, свою социальную маску, которая выражалась хотя бы в его бахвальстве перед социумом:

Эй, вы! Сходитесь, лихие друзья!
Гляньте, как бьется добыча моя…
Что ж вы стоите смущенной толпой?
Али красы не видали такой?

«Толпа» «смущена», но не «задумчива». Этому состоянию подвержен только «царевич».

Следовательно, необходимо уточнить характер инициации, описанной в балладе: перед нами не социальная, а онтологическая, экзистенциальная инициация. Она способствует не столько обретению статуса, который дан априорно («царевич»), сколько обретению зрелого, целостного, мудрого взгляда на окружающий человека мир.

Развивая онтологическую проблематику баллады, следует вспомнить также постфрейдистскую концепцию Э. Фромма, в основе которой лежит дихотомия «иметь – быть», восходящая к психоаналитическим теориям влечений А. Адлера и К. Г. Юнга. Стремление к обладанию (по Адлеру, воля к власти) – вот суть категории «иметь». Стремление к существованию и отказ от присвоения любого рода – вот суть категории «быть» (см. [Фромм 2007: 44–45]). Социальный статус «царевича» и законы Персоны предполагают обладание, сексуальная (даже садистская) природа которого вскрывается во время «приручения» «морской царевны», обозначаемой самим героем не иначе как «добыча» («Гляньте, как бьется добыча моя…»). Преображение «добычи» ломает устойчивый стереотип «иметь», и в последнем двустишии имплицитно звучит категория «быть». Следовательно, с данной точки зрения, развитие образа лирического героя в балладе строится на подсознательном и сознательном экзистенциальном переходе от «иметь» к «быть». И действительно, фатализм лирического героя М. Лермонтова привел к отрицанию обладания, что помогло ему в конечном счете преодолеть социальный разлад («Пророк», 1841) и страх перед смертью («Выхожу один я на дорогу…»). В данном плане баллада «Морская царевна» – это текст, в котором творится индивидуальный миф о мучительном преодолении границы между бесконечным и конечным, это миф о пути, о гуманистическом стремлении к синтетизму.

Таким образом, мифопоэтический, архетипический и психоаналитический анализ стихотворения привел нас к следующим выводам.