Танец с Фредом Астером

Он давно не видел себя на фото. В последний раз – перед отъездом из Франции, мама настояла. Джослин отправился в студию Анисе Фарфалли на улице Шевалье-де-ла-Барр, у подножия Монмартрского холма.

Месье Фарфалли предлагал множество вариантов фона. На песчаном пляже в Ла-Боль, с ведерком и совком у ног. Или на стуле под ивами в Живерни у водоема с кувшинками[161]. Или на Эйфелевой башне под нарисованным небом.

Джослин не хотел никакого фона, просто портрет, для мамы, перед долгой разлукой.

Слегка разочарованный, месье Фарфалли всё же настоял, чтобы он причесался и припудрился каким-то светлым порошком.

– А то нос будет блестеть, – объяснил он.

Когда Джослин вернулся со снимком, мама пришла в восторг и сказала, что он «очень, очень похож, о мой милый!». «Милый» же не понравился себе в застывшей позе, прямой как кол.

На пластиковом поляроиде в Центральном парке Джослин увидел себя совсем иным. Как он изменился за неполные полгода! Просто другой человек…

Фотограф поймал его в движении у ограды Центрального парка, тень от листвы легла на лицо, сделав щеки впалыми, брови рельефными. Он знал, что его мысли в эту минуту были сосредоточены на Дидо. И он выглядел… он казался себе… молодым человеком.

Как он мог не купить снимок?

Разорившись, он поставил крест на кока-коле с лимоном, которую собирался выпить, и под лучезарным солнцем спустился к озеру.

Он шел не спеша среди парочек, прогуливающихся на ветру, бегунов трусцой, одиноких прохожих, читателей вполглаза и просто влюбленных… Едва проклюнувшаяся весна выгнала жителей Нью-Йорка на гостеприимные и сговорчивые лужайки их любимого парка.

Джослин сел на скамейку у озера.

Он подумал, вдруг развеселившись, что попал в самую настоящую оперетту. Каждый был здесь в костюме и в образе. Няни в накрахмаленных накидках катили колясочки или покрикивали на непоседливых бесенят, детишки в матросках с визгом пускали по воде кораблики, продавец воздушных шаров и мороженого стоял весь в белом у своей белой тележки, муниципальные уборщики в хаки подцепляли длинными крючьями жирную бумагу и забытые газеты, а еще были конные полицейские, коляски с кучерами, лебеди на водной глади… Всё это под бдительным и добродушным присмотром небоскребов с 59-й улицы, выстроившихся в ряд за невысокими холмиками… Картина казалась репетицией шоу на бродвейской сцене.

Его рука нащупала что-то в кармане. Шоколадки «Тоблерон». Он захватил их с собой утром с мыслью найти подходящее место для ежемесячного ритуала. Очередной треугольник. Французская шоколадка, отмечавшая каждый новый месяц его американского года. Центральный парк – да, это было то что надо.

Он долго перекатывал ее во рту. Пятый треугольник из восьми, что были в упаковке. Уже…

Что будет у них с Дидо, когда останется последний, восьмой? Ему возвращаться во Францию… Джослин сжал губы, уперся языком в нёбо и замер, чтобы шоколадка не растаяла как можно дольше.

– У тебя есть монетки? – спросил детский голосок.

Он сразу узнал две косички и желтые банты.

– Здравствуй, Дина!

– Откуда ты знаешь, как меня зовут?

– Ты уже однажды просила у меня монетки. Помнишь?

– Ой, я тебя узнала. Только теперь это не для коньков, это для Элвина.

– Кто это – Элвин?

– Вон он, там.

Она показала на старика, выдававшего напрокат кораблики у водоема. Джослин пошарил в карманах, нащупал мелочь. Всего четырнадцать центов.

– Вот всё, что у меня осталось. Хватит?

– Дина!.. – позвал укоризненный мужской голос.

Это был отец. Они тоже узнали друг друга, хотя виделись лишь мельком в тот день на катке. Джослин поздоровался. Мужчина ответил на приветствие и протянул дочке монетку.

– Спасибо, папочка! – сказала малышка и бегом помчалась к Элвину.

– Веревки из меня вьет, негодница. Это же тактика. Вечно просит мелочь у прохожих, чтобы меня считали скрягой… и как после этого ей отказать?

– Хитрюга! – улыбнулся Джослин.

Отец Дины сел рядом с ним, снял шляпу и, положив ее на колени, открыл книгу под названием «Я вышла замуж за тень»[162].

Дина тем временем выбрала четырехмачтовый парусник и пустила его по волнам у берега. Отец время от времени поднимал голову от книги и смотрел на нее.

Это был совсем молодой отец – Джослин не дал бы ему и тридцати – с густыми волосами и внимательным взглядом прозрачных, как вода, глаз.

– У вас есть еще дети? – спросил Джослин.

– Нет.

Он помедлил.

– Нам не дали времени. Моя жена умерла, рожая Дину.

– О. Простите.

Мужчина промолчал. Он убрал книгу и закинул ногу на ногу. Двигался он медленно, но без небрежности, скорее как будто тщательно обдумывая каждый жест. Как и каждое слово.

– Обычно Дина живет у моей сестры, в Статен-Айленде. Там красивый домик с садом, собака и три веселых маленьких кузена. Я беру ее к себе, когда позволяет моя работа.

Он помолчал, запустив пальцы в свои соломенного цвета волосы, и добавил совсем тихо:

– Я надеюсь, что она счастлива.

– Похоже на то.

– Вы француз. Студент?

– Да, по музыке.

– Когда вы пришли, я сидел на соседней скамейке. Я наблюдал за вами, потому что вспомнил, что мы уже встречались здесь, в парке. Вы, кажется, грустите.