Танец с Фредом Астером

– На днях на ступеньках здания суда подвалил один, стрижка ежиком… Улыбается так ласково, будто сейчас преподнесет мне ложе из роз и попросит руки. И шипит мне на ухо: «Смотри, детка, мы с тебя глаз не спускаем. Мы хотим тебя прижать и прижмем, можешь мне поверить». Знаете что? Я ему верю.

Леди молча уставилась на мускулистую спину своего боксера.

– Может быть, – вдруг сказала она, как будто это только что пришло ей в голову, – им не нравится мой голос? Может быть, от моего пения их тянет блевать?

Ты себе представить не можешь, моя Розетта, в каком я был состоянии! Я сидел рядом – я мог ее потрогать! – с великой (в том числе и ростом) Билли Холидей! Я знаю, ты ее не очень любишь. Помню, когда Стив, калифорнийский муж нашей нормандской Одетты, крутил нам My Man, ты морщилась: «Что за мяуканье больного котенка? Эта женщина не поет, она хнычет», – в то время как мы все рыдали над пластинкой, даже Папидо, хоть он ни слова не понимает по-английски.

Неважно. Сегодня вечером и ты бы отпала. Даже несмотря на твое отвращение к ругательствам, потому что она-то ими так и сыплет. Но у нее это выходит так живо, так естественно, что брань кажется ее специфическим языком.

Вот так сидим мы с Космо, очень гордые тем, что избраны быть ее соседями по банкетке, и тут подкатывает к нашему столику новая подружка Космо и садится с нами.

Я здороваюсь… Кошмар и тихий ужас! Догадываешься? Я спутал ее с предыдущей! Черт бы взял эти оранжевые ротики а-ля Дейзи Дак![113] Ты бы и сама в них запуталась. В общем, я ей сердечно: «Привет, Микаэла!» (так звали последнюю из списка), а это, оказывается, уже другая, вот непруха…

– Нет, – весело ответил новый оранжевый ротик. – Меня зовут Блэр.

Джослин уткнулся в стакан; Билли прыснула в свой, ткнув его локтем.

– Зови их всех «милыми», – посоветовала она ему на ушко. – Жить станет чертовски легче, Джо Эйфелева Башня.

– А можно, – начал Космо сдержанно, что было для него необычно, – гм, можно попросить вас об огромном одолжении… спеть для нас сегодня, мисс Холидей? Одну песню. Порадуйте нас. Музыканты только этого и ждут.

Билли выгнула брови, меланхоличный рисунок которых был обильно подчеркнут макияжем, с почти фанфаронским выражением. Одна из гардений, наиболее распустившаяся, разливала дурманящий аромат. Певица достала сигарету из золотого портсигара с инициалами Э. Ф.[114] Космо поспешно поднес ей спичку. Она безмятежно выдохнула две струйки дыма через ноздри.

– У тебя есть спички, браво. А имя у тебя есть?

– Космо.

– Спасибо, Космо. Поверь, ничто не доставит мне большего удовольствия, чем доставить удовольствие тебе.

– Эхм… Это правда? ОК? Вы согласны спеть?

– Я так люблю Now Baby or Never! – захлопала в ладоши Блэр. – Из ваших песен это моя лю…

– К сожалению, я не могу.

Всё так же безмятежно она понизила на добрых пять сантиметров уровень причудливой смеси в стакане. Мистер прижался своей коричневой тушей к атласному боку ее платья. Квартет на сцене наигрывал Body and Soul.

– Если вам очень хочется, чтобы десять лбов возникли ниоткуда, схватили даму в норке за патлы и вышвырнули за дверь… мне достаточно спеть первую ноту Strange Fruit.

Она вздохнула.

– Эти сукины дети конфисковали мою cabaret card. Без нее запрещается петь везде, где подают бухло. В театрах, университетских залах, Карнеги-холле – пожалуйста, имею право… Но не в клубах, не в барах, не в ресторанах.

Леди прикончила третьего близнеца.

– Хочешь еще, Мистер? Как только мне вернут эту проклятую карту, уж я напущу адвокатов на их кретинские задницы. Клянусь. Америка заплатит за все концерты, которые помешала мне дать. И все будут довольны. Ты хочешь еще коньяка с мятой, собачка? Старый ты пьяница, Мистер, ты меня огорчаешь. Если ты умрешь раньше меня, я заведу чихуахуа. Нет, трех. Чтобы были одного с тобой веса.