Танец с Фредом Астером

Он подробно рассказал мне про Акт Смита[109], цитировал статьи, параграфы и всё такое. Я тебя от них избавлю. Знай только, что этот Акт Смита запрещает иностранцам участвовать в политических акциях, представляющих опасность для правительства Соединенных Штатов. Между нами говоря, не понимаю, чем обтрепанный транспарант, вывешенный у входа на телестудию, опасен для Конгресса? Тем не менее я, как ни крути, чужой в этом раю, а в нынешние времена вокруг нас сгущается атмосфера – как бы это сказать? – подозрения и неприятия.

Поскольку у меня не было ни малейшего желания метаться в четырех стенах, как лев в клетке, весь этот вечер, я составил компанию моему Космо, который планировал провести его в «Боп-Ча», одном из джаз-клубов, которых полно на 52-й улице.

– Твое прелестное облачко не с тобой? – спросил Космо.

«Бьюик Ривьера» проскакивал один за другим светофоры на 5-й авеню.

– Дидо?

Космо прибавил звук радиоприемника. Саксофон с виртуозной небрежностью выводил Midnight Sun.

– Дидо, конечно. Кто же еще?

– Она ждет того актера перед телестудией.

– Не знал, что она охотница за автографами.

Джослин понизил голос:

– Политика. Она там на митинге. Они протестуют против…

– Что творит, а? – перебил его Космо, указав туфлей-подбородком на транзистор, как будто оттуда мог появиться живой саксофонист. – Лестер Янг! Послушай. Какой изыск. Боп боп боп… дуу уа.

Вот. Таков наш Космо. Мотылек с жальцем. Утомительный, но вся компания из Пенхалигона его обожает. Напомни мне отдать тебе тюбик оранжевой помады, сестренка, darling[110]. Я тебя познакомлю с Космо (поверь, ты очень ему понравишься! Понравится ли он тебе, не знаю). Жальце у мотылька, если вдуматься, забавнее, чем постриг в семнадцать лет. О милая, милая Розетта, как мне убедить тебя, что в этом мире стоит жить? Он вдохновляет, он такой жгучий, волшебный, волнующий, почему же, черт побери, ты выбрала жизнь за его пределами…

Перо повисло в воздухе. Джослин перечитал последние слова четыре раза и тяжело вздохнул.

– Поучать вздумал, мой мальчик? – сказал он сам себе вслух тоном отца Поля Бофена, их учителя катехизиса в Сент-Ильё.

Он зачеркнул всё, что написал после скобки. Завтра перепишет начисто.

С новой строчки он начал:

И вот мы приехали в «Боп-Ча». Это, дорогая моя Розетта, в точности отвечает представлению, которое уже могло сложиться у тебя о джаз-клубе в Нью-Йорке.

На улице было 19:30.

Внутри уже 4 часа утра…

«Боп-ча» расцветил ночь желтыми и белыми неоновыми огнями своей вывески вслед за кабаре со стриптизом, пиано-баром и магазинчиком ликеров. Это была типичная последовательность для 52-й улицы, иной раз с вариациями.

Из своего открытого «бьюика» Космо окликнул группу, расположившуюся под ослепительно сверкающей маркизой. Его машину тотчас окружили темные и светлые лица, возгласы, смех, свист, звон бокалов. По своему обыкновению, он знал всех и каждого.

– Как дела, Эл? Играешь сегодня? Привет, Слипи Боунс, а Смолл Пиллз не здесь? Добрый вечер, Персик-Энни…

Он представил своего французского друга from Paree, что очень всех впечатлило.

– Пари-и? У-у… Йе-е-е.

– Пари-и мун амюр, жё т’эмё.

– Вив лямюр энд Франс!

– Лямюр, тужур лямюр…[111]

Френчи обнимали, целовали, обдавали парами джина и оспаривали друг у друга привилегию проводить его внутрь. И вдруг наступила тишина.

Всё замерло.