Таня Гроттер и кольца Четырёх Стихий (СИ)

— Эй, дед, что вообще происходит, а? — жалобно взмолилась Гроттер, материализуя посреди комнаты таз и умываясь в нём, в надежде прогнать странное наваждение, вызванное сновидением.

— И не притворяйся, что не знаешь! — отфыркиваясь от воды и утирая тыльной стороной ладоней мокрое лицо, прибавила ведьма. — Я прекрасно помню, как ты вопил, чтоб я не хватала ту... штуку! — уже требовательней продолжила Таня, встряхивая свой перстень. Из него посыпались красные искры, одна из которых обожгла любимой внучке нос, но ответа она так и не дождалась. Немного позлившись на упрямого прадеда, Таня вспомнила, что перстень уже потратил сегодня всю разговорную магию на их дневную перепалку. Убедившись, что ждать тут у моря погоды бесполезно, Таня перевела взгляд на часы. Стрелки показывали без двадцати восемь вечера, а ровно в восемь в Зале Двух Стихий сегодня должно было состояться начало официальной части очередной Встречи Выпускников.

Таня вздохнула: хочешь не хочешь, а пойти всё равно придётся. Она уже пообещала Ваньке и Ягуну. А если и после этого не пойдёт, так Склепова потащит. К тому же, развеяться после такого, в прямом смысле, холодного приёма у Морфея она была не прочь.

Переведя взгляд на до сих пор безмятежно сопящую в обе дырочки лысегорскую телеведущую, Таня невольно позавидовала Гробыне — этой сны с летающими кирпичами не снятся! Хотя, судя по выразительной мимике Склеповой, которая то возмущённо вздёргивала брови, то морщилась, то что-то негодующе бормотала, возможно, как раз в эту самую минуту в знаменитую телеведущую летели помидоры. Пронаблюдав эту картину ещё пару минут, Таня снова поднялась со своей постели и решительно принялась расталкивать Гробыню. Конечно, этого можно было бы и не делать, но потом по Буяну прошло бы торнадо.

Мадам Склепова вставать не желала. Она брыкалась, натягивала на голову одеяло, пыталась с закрытыми глазами нащупать стоявший на прикроватной тумбочке зудильник и с его помощью непрозрачно намекнуть бедной сиротке, что людям необходимы двадцать четыре часа здорового сна в сутки. Но Гроттер, ещё заранее убрав из зоны действия наманикюренных Склеповских пальчиков все предметы, хотя бы отдалённо способные к полётам, не сдавалась. Так и не нашарив орудие для метания, Гробыня капитулировала и разлепила один глаз — тот, что был ярко-голубым и наивным. Поймав в фокус часы, висевшие прямо у неё над «кроватью», телеведущая ещё с минуту вникала в содержимое циферблата. А вникнув, с воплем подорвалась, мгновенно лишая себя всех остатков сонливости.

— Гроттерша!!! — как в старые добрые времена вопила Склепова, носясь по спальне со скоростью лопухоидного самолёта-истребителя и производя приблизительно столь же глобальные разрушения. — Ты что, в конец в лесу ополоумела, сиротка чокнутая?! Не могла меня ещё позже разбудить?

Таня только покачала головой — масштабы наглости Склеповой вызывали у неё невольное восхищение. Сама она так не умела. Вернее, умела, но не настолько.

В результате, в Зале Двух Стихий они появились только к половине девятого. И то, исключительно благодаря тому, что Гробыня каким-то чудом сразу отыскала в своём необъятном чемодане припасённое на вечер ярко-голубое, с тёмным отливом и глубоким вырезом платье, в тон её сегодня коротко остриженным волосам. Тане избежать участи манекенщицы тоже не удалось — Склепова отловила её возле двери, когда Гроттер надеялась тихо слинять от неё в ситцевом сарафане, и беспощадно заставила Таню натянуть на себя одного из своих многочисленных гардеробных питомцев, прибывших в заговорённом чемодане. Платье квалифицировалось по меркам самой Гробыни как «выйти мусор вынести прокатит». Таня же, узрев его в руках у подруги, наотрез отказалась это надевать.

— Тебя никто не спрашивает, сиротка! — безапелляционным тоном заявила мадам Склепофф, буквально силой натягивая на неё платье. — Себя не жалеешь, так хоть Валенка своего пожалей. Почти десять лет встречаетесь, а он всё думает, что «платье» — это свитер с чуть большим количеством дырок, чем обычно!

С этими словами Гробыня профессиональным движением бывалого визажиста подмахнула Тане густой чёрной тушью ресницы и нетерпеливо подтолкнула её к зеркалу.

— Ну?

Таня опасливо покосилась на своё отражение. Из зеркала на неё скептическим зеленоглазым прищуром уставилась вполне симпатичная, только уж чересчур худая, двадцатилетняя ведьма. Её рыжие волосы, вместо привычного хаотичного гнезда, только слегка (стараниями метафорического и буквального колдовства всё той же Гробыни) завивались, падая на плечи и цепляя кончиками верхние углы острых лопаток. Перекочевав из рук популярной телеведущей на Танину фигуру, «это» приобрело вид узкого платья на широких бретелях, заканчивающегося чуть ниже середины бедра. Спереди оно было полностью прошито переливающимся на свету бисером — таким же изумрудно-зелёным, как и сама ткань. На вкус Тани, последняя деталь смотрелась очень уж аляповато, но в целом…

— Ну? — уже требовательней поинтересовалась Гробыня, которой не терпелось узнать «безвкусное мнение Гроттерши».