Таня Гроттер и кольца Четырёх Стихий (СИ)

— Гробыня, ты чего?! — прохрипела Таня, с помощью рук и ног оказывая той достойное сопротивление. — Если ты меня сейчас удушишь, некому будет портить тебе настроение. Ты скончаешься от передоза положительных эмоций! — пригрозила Гроттер, вспоминая, что привести подругу во вменяемое состояние можно только её же методами.

Танина тактика подействовала. Прикинув, что в общем и целом бедная сиротка в кои-то веки, чисто для разнообразия, права, Гробыня слезла с неё, великодушно позволив Тане и её куриной шейке жить дальше.

— Но учти, Гроттерша, ещё раз опустишь мне на голову безвкусный Пупперовский веник — и я порву тебя как беззубый тузик дырявую грелку! — сердито прошипела Склепова.

— И каким это образом беззубый Тузик может порвать дырявую грелку? — не без любопытства поинтересовалась Таня, дальновидно решив не уточнять, о каком венике говорит Гробыня, и, заодно, прощая ей «куриную шейку».

— Никаким! — огрызнулась та, стряхивая со своего одеяла Танины ноты и смычок. — Потому что грелка уже и так порвана, а Тузику не хватит ни сил, ни желания её добивать. Ему грелку жалко, которую, судя по всему, уже и до него успели основательно кокнуть, — Склепова посмотрела на вскарабкавшуюся с пола Гроттер, и разномастные глаза её сузились.

Несколько минут Гробыня расчесывала свои основательно пострадавшие волосы с таким видом, будто ей было глубоко наплевать на всё окружающее, включая её соседку. Затем Склепова раздражённо дёрнула головой и, отложив зеркало и заколдованный на функцию фена гребень, пробурчала:

— Ладно, колись! Проревись сразу и избавь меня от этого сомнительного удовольствия сегодняшней ночью — я намерена выспаться, а не подносить тебе батистовые носовые платочки.

— Ты о чём? — дёрнула плечом Таня, захлопывая раму и задвигая шпингалет.

— Ой да ладно тебе! — фыркнула Склепова, выуживая из шкафа длинную чёрную шубу и кутаясь в неё вместо прежней, замызганной подвалами, куртки. — За километр видно, что у тебя в очередной раз что-то случилось. Контрабас свой до дыр заполировала (интересно, как ты на нём теперь летать собираешься, ты же на него даже сесть не сможешь — соскользнёшь) — это раз. Струны своим обрубком ёлки мучила («Спокойной ночи, малыши» Ягуну и Шурасику из соседних комнат?) — это два. Да и глаза вон все красные — небось всю ночь ревела! Плюс к этому кровать с покусанными подушками и распахнутое окно. Никак полетать под снегопадом собиралась? Умница, хвалю — вовремя инстинкт самосохранения врубился, ещё работает!

— Хотя да, действительно: принимая во внимание, что ты умудрилась каким-то офигенным чудом не словить обморожение за эту ночь экономии на освежителе «Морозная свежесть», можно считать, что у тебя и правда всё замечательно! — после паузы с сарказмом добавила Склепова, красноречиво выгибая брови-нитки.

Таня нахмурилась, но предпочла не отвечать. Отвернувшись от Гробыни, внучка Феофила уставилась в окно, за которым бушевала настоящая метель со всеми вытекающими из этого последствиями. Окрестности замка были по уши закопаны в снег, а на теоретически незримом куполе драконбольного поля лежали сугробы глубиной метра два-три, не меньше. Из-за этого разглядеть, что творится внутри него, было невозможно.

«А ведь там Ванька сейчас где-то», — вспомнила Таня и ощутила лёгкое беспокойство. Как он будет по такой погоде добираться до школы?

Успокоила она себя мыслью о том, что у Валялкина есть Тангро — на крайний случай, дракончик уж как-нибудь не даст любимому хозяину превратиться в вечный памятник ледяной скульптуре. Холод, как и предполагалось, не повлиял на температуру огня Тангро, как и на его самочувствие. Дракончик вёл себя совершенно нормально, даже не обращая внимания на всё большее понижение температуры окружающей среды и продолжая полностью оправдывать гордое звание Карликового Пелопонесского дракона. «Ну хоть чью-то жизнь этот месяц не выбил из колеи», — со вздохом отметила про себя ведьма. Разум её тем временем осторожно, но упорно как ребёнок за руки родителей тянул мысли в другом направлении. Идти туда снова дочь Леопольда не хотела и старательно избегала в памяти того, что сказала ей вчера Ростова.

Вернувшись прошлой ночью в спальню и обнаружив Гробыню отсутствовавшей, Таня с огромным облегчением позволила себе необходимую ей в тот момент роскошь побыть дурой. Сколько она рыдала? Полчаса? Час? Таня не могла точно вспомнить, да как-то и не наблюдала у себя вчера особого желания смотреть на часы. Но ещё дольше она не могла разобрать, что вызвало в ней такой резонанс эмоций. Да, конечно: то, что сделал Глеб, было отвратительно, с какой стороны не пытайся на это посмотреть. Но ей-то до этого какое, в сущности, дело? Не её же он бросил! По сути, Бейбарсов был для неё чужим человеком. Даже другом его назвать было сложно. Скорее, даже наоборот: Глеб всегда был чем-то, с чем ей приходилось систематически бороться; силой, с которой приходилось считаться и сдерживать одновременно. Хотя…