Таня Гроттер и кольца Четырёх Стихий (СИ)

Эх, как чертовски права оказалась Гробыня в своих дедуктивных выводах! Всё-таки от этой девицы ничего нельзя было скрыть, хоть Таня, в общем-то, и не ставила себе цель замести следы. Не зря, ой не зря Грызиана Припятская протащила Гробыню в свой проект! Такая как Склепова могла разговорить не только среднестатистического покойника, но хоть сам прах египетского царя Рамзеса Четвёртого, заточённый в Сферу Безмолвия где-то в потусторонних мирах (что, собственно, она и сделала в новогоднем спецвыпуске своей передачи «Встречи со знаменитыми покойниками»). Однако сейчас Таня находилась в куда более несговорчивом настроении, чем вышеупомянутый прах, и вовсе не горела желанием рассказывать циничной и острой на язык Гробыне, в какой ступор вогнала её эта новая, открывшаяся ей сторона Бейбарсова. Всё ещё не поворачиваясь к соседке, чтоб не попадать под прицельный обстрел колючих разноцветных глаз, Таня зажмурилась, ожидая допроса с пристрастием. Но вместо этого услышала то, что совсем не ожидала сейчас услышать.

— Знаешь, когда я поняла, что Гуню люблю? По-настоящему люблю, — с бухты-барахты раздался у Тани за спиной слегка задумчивый голос Склеповой. Удивлённая такой резкой сменой темы, Таня заинтриговано подняла вверх рыжие брови и обернулась.

Мадам Склепова лежала на своём перевёрнутом гробу, закутавшись в шубу, и томно рассматривала складки атласного одеяла. Паж, бряцая костями в углу, с обожанием созерцал свою хозяйку пустыми глазницами и изредка делал попытки слезть со своей подставки — но ему это не удавалось. Дело было в том, что Склепова слегка осерчала на скелет Дырь Тонианно после того, как тот позавчера попытался подарить ей свой страстный поцелуй. За это Гробыня приковала его короткой увесистой цепью к стене, заявив, что ему ещё крупно повезло и эту сцену не засёк Гуня.

— Э-э… И когда? — настороженно спросила Таня, не без основания заподозрившая, что Гробыня пытается заговорить ей зубы и выведать интересующую её информацию.

— А когда его пятки увидела! — невозмутимо заявила лысегорская телеведущая и улыбнулась какой-то нежной, прямо таки мечтательной улыбкой. Это ещё больше удивило Таню — да тут впору и пугаться было! До этого дня внучка Феофила была уверена, что всегда иронично-расчётливая Склепова просто не способна так улыбаться. Хотя раньше, наверное, так и было. Брак склонен менять людей в каких угодно направлениях, но в данном случае эти изменения, похоже, шли на пользу.

— Пятки? — переспросила Таня.

Ей подумалось, что Склепова пошутила. Но Гробыня только утвердительно кивнула.

— Ага, почти. Это на пятом курсе было, ещё в начале. Представляешь, возвращаюсь я утром со свидания с Жикиным (ну, как свидания — мы с Лотковой ему очередной профилактический марафон по школе устраивали). На улице ветрище жуткий, в замке все щели продуваются! Подхожу к нашей комнате, а это полено возле двери дежурит. Увидел меня, обрадовался как медведь в цирке новому велосипеду! Говорит, хотел пригласить в карты со Ржевским сыграть. Я ему: «Какие карты, родной, четыре утра на тик-таке!». А потом смотрю, а это чудо босиком стоит. И это на каменном-то полу и с такими сквозняками! Я на него как начала орать!.. Ору, а сама думаю: «И чего меня прёт? Этот же — культурист непробиваемый! Да он даже в Милюлино болото зимой сквозь прорубь нырял, когда туда случайно свой абонемент на бесплатный ящик пива в одном кабачке на Лысой Горе уронил — и хоть бы хны!». Потом уже, когда выдохлась, смотрю, а он стоит и на меня чего-то с такой улыбкой радостной смотрит. Ну, ты же знаешь, какая у моего Гунички улыбка? Все мертвяки завидуют! Вот и мне не по себе стало. Спрашиваю: «Чего рожи корчишь?». А он мне вдруг: «Ты, кроме моей мамы, единственный человек, кто обо мне так заботится!». Ну, я тогда первым делом чуть в обморок не грохнулась от такого заявления, конечно. Хотела уже начать права качать, а потом вдруг понимаю, что и правда о нём волнуюсь-то. Очень. Знаешь, я ведь тогда первый раз в жизни подумала: «Чума побери, а ведь и правда я его люблю. Пусть глуповатого, пусть грубоватого, примитивного как табуретка, но люблю», — тихо закончила Гробыня, всё так же продолжая перебирать складки своего атласного одеяла. Голос её на последних словах как-то дрогнул, ещё раз подтверждая, что на свете нет людей, ни разу в жизни не бывших сентиментальными.