Танковое жало

Дыбенко вдруг уставился на окровавленный обрубок вместо правой руки. Боль все еще пульсировала в руке, он чувствовал, как ноют распухшие пальцы, как осколок впивается в разорванные мышцы. Только его глаза видели вместо раненой конечности культю, обрубок плеча в пропитанной сукровицей повязке:

– Что это?! Что это?! Рука, моя рука!

– Тише, тише. – Глеб обернулся к остальным пациентам госпиталя. – Не кричите, вы разбудите остальных. Вы в палате лазарета. – Офицер растерялся, не понимая, как ему успокоить парня. Надо сообщить ему, что уже пошли вторые сутки с тех пор, как он вырвался из окружения. Немецкие танки, скорее всего, разгромили его батальон, совершенно неготовый к такому повороту событий. Привести срочную помощь не удалось, а из-за ранения парнишка лишился руки, но, кажется, не может этого осознать.

Леонид в этот момент крепко зажмурил глаза, повторяя про себя: «Это все бред, бред! Моя рука на месте, она болит по-прежнему. Ужасно болит! Но скоро ее вылечат, скоро стихнет эта ужасная мука, и я смогу работать. Пилить, строгать». Он чувствовал свою конечность – каждый палец в рабочих мозолях, крепкую широкую ладонь, тугие вены с пульсацией крови. Распахнул зажмуренные глаза и, к своему ужасу, вновь наткнулся взглядом на окровавленный обрубок у плеча.

– Не может быть, не может быть этого! Это бред! – Сержант не выдержал и опять закричал. Он повернулся к капитану Шубину. Губы парня дрожали, глаза горели лихорадкой на бледном лице. – Скажите мне правду, умоляю. У меня есть рука? У меня есть рука?! Она на месте?

Глеб покачал головой – как же тяжко говорить такие слова.

– Товарищ сержант, руку пришлось ампутировать. Рана от немецкого осколка оказалась инфицирована. Вы очень долго добирались от расположения вашего батальона, больше двух суток прошло с момента танковой атаки. Сегодня двенадцатое февраля, уже почти тринадцатое число. По пути из-за ранения вы потеряли много сил, а заражение от раны пошло по всей конечности. Пришлось провести ампутацию, чтобы не случилось общего заражения крови. Но вы остались живы и…

Сержант Дыбенко не дал ему договорить, его глаза по-детски округлились от горького отчаяния. По щекам потекли слезы.

– Как же я буду работать? Как я буду плотничать? Как? Как я буду жить? Я ведь плотник, столяр, мне нужна рука. Чтобы, чтобы держать молоток, пилу. Инструменты. Понимаете? Все зря? Я никого не спас. И теперь… я инвалид, я… не смогу никогда больше мастерить? Все было напрасно?

Шубин чувствовал растерянность, он не знал, как утешить парня, впавшего в страшное уныние. Только смог сухим тоном остановить поток его слов:

– Перестаньте, ведь кругом больные. Сейчас ночь, вы разбудите их. Людям тоже плохо, они нуждаются в отдыхе и сне. Прошу, успокойтесь. Мне нужно с вами поговорить о том, что произошло в «Красногорском». Я вижу, что вам тяжело. Но если вы хотите помочь своим товарищам, то необходимо подробно мне рассказать, что там случилось.

Хотя из глаз Дыбенко текли слезы, а левая ладонь без остановки хватала пустоту вместо правой руки, сержант все же подробно рассказал о том, как произошло нападение вражеских танков. Разведчик внимательно слушал, стараясь понять, для чего и как танки оказались в том квадрате. Ведь немцы оставили территорию совхоза, а потом внезапно атаковали. И не просто так, а направили точечный бронированный удар. Значит, для чего-то был важен им этот населенный пункт – совхоз «Красногорский» и его окрестности.

После рассказа Дыбенко совсем выдохся. Он сжался, будто став меньше ростом. Не поднимая головы, парень спросил:

– И что теперь со мной? В инвалиды и начисто комиссуют с фронта? Только я ведь и в тылу ничего не смогу безрукий… Совсем никчемный, ничего не получилось у меня. На фронте всех подвел, теперь родителям буду обузой.

– Возможно, представят к награде. А потом сможете вернуться домой. – Глеб поднялся. Он не знал, что ответить впавшему в уныние молодому человеку. Неловко себя чувствовал рядом с ним, словно был виноват в том, что у него руки и ноги на месте. Разведчик уже сделал было шаг в сторону, как его уколола совестливая мысль: «Ведь обещал фельдшерице, что поддержу раненого». И мужчина снова опустился на кровать рядом с сержантом. Леонид, казалось, его движений не заметил, он окаменел в своем горе – не шевелился, смотрел в одну точку перед собой.

Глеб задумался немного, затем тихо завел разговор: