Тарковский и я. Дневник пионерки

Настали волнующие дни. Все мы еще на что-то надеялись, полагая возможным что-то кому-то доказать. Вместе с Машей Чугуновой и Алешей Найденовым, младшим племянником Ларисы, мы бегали от кинотеатра «Витязь» в Беляево к кинотеатру «Таганский», фиксируя реакцию зрителей. Алеша, как «вещественное доказательство», фотографировал объявления: «все билеты проданы» или «для желающих организуются дополнительные сеансы в 8 утра и в 12 часов ночи».

Вот такие были на самом деле столпотворения! Успех был невероятным, три недели залы ломились от желающих посмотреть «Зеркало». И что же? Чему это помогло? Какой истины доискались? Вопреки самым очевидным фактам Ермаш распорядился прекратить просмотры за «отсутствием» зрителя… Вот так вот запросто и не мудрствуя лукаво! Так что после этого «пробного проката» фильм получил вторую(!), очень низко оплачиваемую категорию и оставался напечатанным в трех-четырех копиях. Ну, не бред ли?! Какое-то умышленное злостное преследование неизвестно за что мудрой и чистой картины…

Но и этого Ермашу показалось мало. Он велел провести общественно-профессиональную акцию в назидание потомству. Зачем и ради чего? Чтобы окончательно объяснить художникам, как следует и как не следует снимать свои фильмы. Причем сделал это снова иезуитски хитро: он закопал фильм Тарковского руками его же коллег. Если обсуждение «Андрея Рублева», которое проводил в Госкино когда-то мой отец, было организовано во спасение картины, то гибель «Зеркала» была запрограммирована протокольно точно, и некому было заступиться. На совместное обсуждение Госкино и Союза кинематографистов были поставлены четыре картины: «Зеркало» и «Осень» Андрея Смирнова с одной стороны, и «Сталевары» Карасика и «Романс о влюбленных» Кончаловского с другой… Две последние картины были противопоставлены двум первым как образцы, достойные подражания и демонстрирующие путь, по которому должно устремиться советскому кино. Словом, наш варварский метод известен — разделяй и властвуй!

Это было достаточно уникальное по тем временам обсуждение, в котором участвовали лучшие кинематографисты и которое, естественно, должно было быть опубликовано в «Искусстве кино», печатном органе Госкино и Союза. С горькой усмешкой рассказывал отец, как участники этого обсуждения, узнав, что их выступления будут опубликованы, бегали в редакцию, чтобы как можно более смягчить, поправить свои обвинения, высказанные в адрес А. Смирнова и, конечно же, Тарковского. Слава Богу, не заставили еще дополнительно опубликовать разносные статьи, а желающие их написать, конечно же, были…

Но всякое позитивное упоминание о «Зеркале» изымалось на уровне цензуры. Помню, как критик Инна Левшина, обсуждавшая фильм с десятиклассниками, пыталась совершенно безуспешно опубликовать это обсуждение в своей книжке, издававшейся в «Искусстве» — чуть не со слезами на глазах она рассказывала мне о том, как весь этот материал вымарывается из текста ее книги без суда и следствия!

Уже много лет спустя, работая научным сотрудником Института теории и истории кино, я никакими силами не могла опубликовать в наших институтских сборниках свою статью, где я среди прочего полемизировала с абсолютно некомпетентной критикой «Зеркала» нашим сотрудником Мурианом. Причем с публикацией его статьи, естественно, не было никаких проблем.

Я резко поменяла свое отношение к популярному и «порядочному» Виктору Демину, когда, выступая на каком-то заседании Союза кинематографистов, он, ерничая, с «большевистской прямотой» прямо-таки поносил «Зеркало». Он очень удивился, когда я высказала ему в перерыве свое недоумение:

— А ты, что думаешь, Тарковский должен всем нравиться?

Нет, так я не думала никогда, но я всегда думала, что непозволительно бить лежачею, а всем тем, кто хотел бы сказать за него свое слово, перекрывать кислород.

Только полным отсутствием совести можно объяснить заявление, сделанное Ермашом в той же самой газете, конечно, когда началась перестройка, а он был уже вполне заслуженно уволен, и обвиняющее… критиков, которым он рта не позволял открыть поперек его диким и бессмысленным указаниям: «А вот критика не воспользовалась случаем, чтобы воздать должное режиссеру. Запомнились только две статьи — Туровской в „Литературной газете“ и Ханютина в „Комсомольской правде“. И еще Зоркая, которая всегда глубоко откликалась»…

Оставим в стороне «замечательный» стиль высшего судии советского кинематографа. Но читать нужно было внимательнее и, вспоминая замечательных критиков, следовало бы вспомнить их же статьи об «Ивановом детстве» или «Солярисе», опубликованные в «Новом мире» и «Искусстве кино», которые публиковались тогда, когда разрешалось хоть что-то опубликовать. Но никто не мог опубликовать ни одной положительной строчки ни о «Рублеве», ни о «Зеркале»…