Всё это требовало досмотра, собственного внимательного глаза, и Потёмкин давно порывался сам быть в Николаеве и Севастополе. В начале октября он окончательно решил ехать и 4 октября покинул Яссы, где была его фельдмаршальская ставка. Накануне сделался у него жестокий припадок вздутия печени. Изнывая от жара, велел светлейший открыть все окна, облить себя холодной водой и напился квасу, а затем, как докладывал лейб-медик, «съел целого гуся и впал в рецидиву». Никакие уговоры не могли заставить светлейшего следовать медицине. Его раздражали эти «эскулапы», помышляющие что-либо изменить в его судьбе.
Он хотел жить так, как ему заблагорассудится, так, как всегда. Надо ехать, и поскорее!..
В 40 верстах от Ясс, близ селения Пунчешти, светлейшему стало совсем плохо. Он велел остановить лошадей и сказал: «Будет теперь, некуда ехать, я умираю, выньте меня из коляски, я хочу умереть в поле…»
Устроители и разорители
Во времена Потёмкина заводили в Причерноморье города с грандиозными сооружениями, селения среди диких степей и скал, сгоняли тысячи людей для осушки болот, прокладки дорог и садовых насаждений. Не щадили ни денег, ни людей. Пренебрегая правами помещиков, приманивали в Новороссию множество крестьян, расселяемых на казенных и помещичьих землях без разбору, устанавливали не существующие в стране льготы торговому люду и щедро раздавали земли, не вникая в их принадлежность. Так удалось добиться необходимого. Прежний оплот турецкой военщины превратился в мирную окраину России, уже кое-как заселенную и хорошо охраняемую. Молодой флот и форт Севастополь успели показать себя миру. Дело было сделано.
Ближайшие преемники Потёмкина, призванные продолжить его начинания, явились лишь исполнителями государевых распоряжений, более или менее рачительными.
По смерти Потёмкина многое полезное осталось недовершенным, сделанное требовало новых усилий и расходов.
Екатерина назначила генерал-губернатором южного края последнего своего фаворита Платона Александровича Зубова. Любовник дряхлеющей императрицы был мелок, мелочен и недалек умом. Память заменяла Зубову сообразительность, упрямство – волю. Суворов попросту называл его болваном.
В качестве генерал-губернатора Новороссии и начальника Черноморского флота Зубов получил возможность мстить памяти Потёмкина, которого не любил особенно за то, что светлейший не обращал внимания на его интриги и происки. Зубов начал уничтожать всё то, что было сделано. Стремясь найти во всем следы влияния французской революции, Зубов прежде всего отменил все потёмкинские «вольности». Он распорядился о возврате беглых, и это нанесло тяжелый удар хозяйству края.
В царствование Павла I, ненавидевшего всё екатерининское, началось полное запустение Новороссийского края, и особенно Крыма.
Можно было только удивляться тому, с какой быстротой происходили порубки тутовых и маслиновых рощ, приходили в запустение дороги, иссыхали лавры и растаскивались кирпичи начатых строений.
Упразднили саму Таврическую область. Упоминание о Тавриде вызывало у Павла I прилив желчи. Казалось, императору хотелось, чтобы весь полуостров, подобно памятнику на могиле Потёмкина, «засыпали землей и изгладили так, как бы его и не было».
В конце царствования Павла I Таврида представляла печальное зрелище.
Ближайшим сотрудником Павла по разорению края был генерал Михельсон, этот человек со срезанным черепом (каким его изобразил скульптор Шубин). Павел назначил Михельсона «управляющим Новороссией» (генерал-губернаторство было отменено), чтобы навести порядки там, где, по его мнению, Потёмкин так долго насаждал беспорядок.
Михельсон подавлял народную революцию, и призрак Пугачева преследовал его до конца дней. В Новороссии, и в особенности в Тавриде, уничтожал он «вольный дух» и тем самым закрывал вольный путь переселенцам.
Но вопреки желанию монарха и его приспешников, вопреки распоряжениям, мешавшим работе, вопреки отсутствию нужных средств и материалов для строительства, прорастали посеянные всходы, крепли новые корни, кое-как просачивался к Черному морю поток беглых крепостных, являлись даровитые строители и сохранялся вольный дух, который помещики именовали «буйственным и непокорливым».
Среди людей, создавших в павловское время, вопреки всему, немало ценного, первым должен быть назван адмирал Ушаков. В эту злосчастную эпоху продолжал он строить Севастополь, так что город стал почти вдвое больше. А между тем, Павел отнял у Севастополя даже его имя. Приказано было называть его Ахтиаром, по имени ничтожного селения, на месте которого был построен город.
Первые распоряжения Александра, касающиеся Новороссии, характерны своей двойственностью и неясностью.