Таврида: земной Элизий

Еще важнее свидетельство современников о том, что Мария Раевская – «идеал пушкинской Черкешенки», причем поэт Туманский писал об этом в 1824 году своей сестре, ссылаясь на «собственное выражение поэта»[146]. Факт этот, пожалуй, интереснее всего тем, насколько Пушкин угадал эту замечательную женщину, душевный огонь и мужество которой привели ее сквозь снега и жестокие этапы Сибири к ногам каторжанина-декабриста Волконского. Но в «Кавказском пленнике», гурзуфском создании Пушкина, Черкешенка-Мария противостоит «гордой деве», таинственной любви пленника. Элегическая героиня поэзии Пушкина – не она.

И, может быть, самым верных и драгоценным заключением по этому своеобразному следствию об утаенной любви Пушкина являются слова самой Марии Раевской (Волконской): «В сущности, он обожал лишь свою Музу и поэтизировал всё, что видел»[147].

Да и Пушкин в «Евгении Онегине» сказал, по существу, то же самое:

Замечу кстати, все поэты –
Любви мечтательной друзья.

«Мечтательная», высокая любовь и «безымянные страдания» в эту пору нашли свое наиболее полное выражения в поэме «Кавказский пленник», первоначальный вариант которой – «Кавказ», – Пушкин создал в Гурзуфе. Романтический герой, страдалец, влачащий свои цепи в неволе, влачащий свою утаенную, безымянную любовь к некоей жестокой красавице ничем не отличается от героя большой элегии. Сюжет поэмы, действие ее чрезвычайно неподвижны и важны не они, а именно элегические размышления об утраченной молодости, «воспоминания прошлых дней», т. е. романтическая тема разочарованного страдальца. И в этом смысле элегия или, может быть, поэма «Таврида» (если под этим условным названием объединить элегические наброски, связанные с Гурзуфом, как это сделано в академическом собраний сочинении 1956 года)[148] представляют собой продолжение «Кавказского пленника». В набросках «Кто видел край…», которые должны были в переработанном виде войти в элегию (или поэму) «Таврида» – мотив духовного возрождения решается Пушкиным в том же элегическом ключе, что и лирические строки поэмы «Кавказский пленник». Жизнь и смерть, сумрак воспоминаний и свет возрождения – вот круг лирической темы. С ним связана элегическая героиня с ее нежной красотой и милой беспечностью («Увы! зачем она блистает…»), с ее светлой наивностью («Редеет облаков летучая гряда»), неразделимая с природой «милого полудня».

В лирике первым новым словом южного периода является элегия «Погасло дневное светило», написанная на пути в Гурзуф.

Характерной особенностью новой лирики Пушкина является прочная гармония между реально видимым миром и абстрактной, философской темой.

«Это колыбель моего Онегина»

Незадолго до смерти, 10 ноября 1836 года, Пушкин писал Николаю Борисовичу Голицыну, жившему в имении Артек[149], о Гурзуфе:

Que je vous envie vorte beau climat de Crimée: vorte lettre a reveillé en moi bien des souvenirs de tout genre. C’est le berceau de mon «Онегин», et vous avez sûrement reconnu certains personnages[150].

Пушкин, как видим, не только отмечает, что замысел «Евгения Онегина» родился в Гурзуфе, но и то, что с Гурзуфом связаны и некоторые из героев этого произведения, знакомые Голицыну. Эти слова нельзя понимать иначе, как намек на Раевских. Разумеется, речь не идет о портретном сходстве, а лишь о прототипах и скорее всего о женских, т. е., о замысле романа, где сестры-героини представляют собой полную противоположность друг другу. Как известно, многие из женщин пушкинского окружения отождествлялись с Татьяной. Татьяной именовал Раевский Елизавету Ксаверьевну Воронцову в письме к Пушкину из имения Браницких (родственных Раевским). Татьяну видели в одной из обитательниц Тригорского – словом, здесь целая галерея «идеалов» Татьяны, и рассмотрения черт каждого из предполагаемых прототипов не может дать ничего положительного потому, что Пушкин, конечно же, не писал портретов. Однако нечто в женском облике и русском характере было уловлено в общении с живым идеалом. И в этом смысле старшие Раевские, скорее всего Екатерина, могла послужить поэту прообразом. Для доказательства этого не стоит приводить строфы, где говорится о страсти Татьяны к чтению или описывается, как Татьяна ищет на небе свою звезду, подобно героине элегии «Редеет облаков…», нет смысла вспоминать и о том, что Екатерина Николаевна славилась умением себя держать, и что «тихой и ясной» душой обладала, подобно Татьяне, элегическая красавица из стихотворения «Увы! зачем она блистает…». Все эти параллели ничего не доказывают, так как они составляют идеал русской дворянской девушки, созданный самим Пушкиным.

Еще в меньшей мере можно отождествлять Марию Раевскую с Ольгой Лариной.