Таврида: земной Элизий

За Кикенеизом следовал пологий подъем к селению Куч где путники непременно услышали о страшном подземном взрыве и обвале 1786 года. Тогда, согласно донесению местных властей, половина деревни была уничтожена, а речка обратила течение свое в другую сторону. За истекшее тридцатилетие, впрочем, всё приняло вид вполне благообразный и Пушкин увидел Кучук-кой, приютившийся «в беспрерывных садах», и веселые домики, мелькающие среди виноградных беседок. Но и в 1820 году виднелись еще следы бедствия, и можно было наблюдать высохшие деревья, торчащие меж глыб, под навалом которых была погребена часть селения.

Здесь, за Кучук-коем начинался подъем на Яйлу. Тропа, минуя селение Мшатка, шлак Мердвеню, деревеньке, расположенной у самой лестницы, именуемой Шайтан-Мердвень (Чертова лестница). Сумароков называет эту лестницу, высеченную в скале, необыкновенным памятником древности, и сообщает, что «начинаясь от самого хребта горы, она извивается ступенями вокруг пропастей»[163]. Существует предположение, что ступени этой лестницы, сейчас почти незаметные, рассыпавшиеся, были высечены еще в античные времена. Во всяком случае, лестница поддерживалась вплоть до 30-х годов XIX века, а затем уже заброшенная, всё еще служила единственным лазом, соединяющим селения Байдарской долины с южным берегом (и поныне это кратчайший путь из Скели или Узунджи на Ялтинское шоссе). Муравьёв писал своему приятелю по поводу мердвеньской лестницы: «Ты не подумай, чтобы это название было дано по некоторому сходству с лестницею: нет, это в точном смысле лестница, витая, почти по отвесу проложенная в расщелине и ведущая от подошвы скалы до вершины».

Действительно, если взглянуть на мердвеньский спуск с Яйлы – леденящее впечатление отвесной скалы. На самом же деле лестница некруто, спокойно вьется по расщелине, поросшей кустарником. Муравьёв через семнадцать лет после Сумарокова уже не спускался, а поднимался по лестнице, в книге своей заметив, что спуск верхами невозможен и вообще опасен, а подъем сравнительно прост. Пушкин, читая описание Муравьёва, нашел всё преувеличенным. Он писал, что «страшный переход его по скалам Кикенеиса не оставил ни малейшего следа в моей памяти»[164].

Перед подъемом все путники делали получасовой привал у самой Чертовой лестницы, проверяя седла и поклажу. «По горной лестнице взобрались мы пешком, держа за хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно и казалось каким-то таинственным восточным обрядом», – пишет Пушкин[165].

Мердвеньская лестница, выходит на Яйлу и путешественник сразу попадает в смешанный лес. Здесь есть вода, и травы даже в осеннюю пору сохраняют свежесть. «Мы переехали горы, и первый предмет поразивший меня, была береза, северная береза. Сердце мое сжалось: я начал уж тосковать о милом полудне, хотя всё еще находился в Тавриде, всё еще видел и тополи и виноградные лозы»[166]. Яйлинская береза (сейчас в этих местах остались одни тополи, мелкорослые дубки и грабы), для Пушкина означала границу полюбившейся ему буйной, веселой флоры южного склона. Береза напомнила обо всём тяжелом, что было связано с русской действительностью. Она не вызвала у Пушкина патриотического умиления, так же как позднее у Гоголя, возвращавшегося из Италии: вероятно, потому, что оба они, – и Пушкин, и Гоголь – слишком любя Россию, мучились ее бескрайними бедами.

Сомнительно, чтобы Раевские и Пушкин заночевали в деревне Мердвень, ближайшей к перевалу. Это была глухая лесная деревенька, вряд ли способная приютить и накормить важных путешественников. К тому же в Мердвень прибыли еще засветло (часа в четыре пополудни) и не было никакого резону останавливаться здесь на ночлег. У деревни Мердвень тропа разделялась на несколько дорожек, идущих в разные селения Байдарской долины. Одна шла на северо-запад к Календам, Сачтику, Байдарам (на карте Мухина – Байдар), другая – на северо-восток к селам Скеля и Узунджа. Нет сомнения, что была избрана первая тропа, кратчайший путь к Георгиевскому монастырю. Судя по мемуарам того времени, Байдары были местом ночлега всех направляющихся с южного берега в сторону Севастополя. До Календ тропа шла лесом и это был первый девственный дикий лес, который видел в Крыму Пушкин. Перерезанный руслами потоков, переплетенный лианами плюща, он состоял из огромных буков с их строгими серыми стволами и веселыми кронами, из островков покрытых лиловатой корой сосен и алых зарослей кизила.