Таврида: земной Элизий

Далее путь пролегал высоко над морем в виду его, затем дорога ныряла в лесок на подъеме к Кадыкою и, не доходя до этого селения, впоследствии ставшего предместьем Балаклавы, снова спускалась – к закрытой части Балаклавского залива. Остановились ли Пушкин и Раевские на ночлег в Балаклаве, или спешили дотемна добраться в монастырь, но Пушкин, несомненно, видел и этот удивительный залив, подобный узкому бассейну, наполненному до краев, и казармы греческого батальона, устроенные здесь веленьем Потёмкина, и городок, разбросанный по низменной части берега, и крепостную стену с башнями со всех сторон, опоясывающую скалу, которая обращена к открытому морю.

Кажется, уже в конце XVIII века кто-то из классиков отождествил пристань, в которую попал в своих странствиях Одиссей, с Балаклавским заливом:

‹…› Денно и нощно шесть суток носясь по водам, на седьмые
В славную пристань вошли мы: ее образуют утесы,
Круто с обеих сторон подымаясь и сдвинувшись подле
Устья великими, друг против друга из темныя бездны
Моря торчащими камнями, вход и исход заграждая.

(Гомер «Одиссея», Х 80, 87–90, пер. В. Жуковского)

Вспомнил ли Пушкин это место, не раз читанное по-французски в лицейские годы, или о бедствиях Улисса не было помину, – путники восприняли Балаклаву как первый пост на земле классический. От нее шла граница знаменитой Херсонесской колонии, занимавшей Ираклийский полуостров. Всюду слышался греческий язык и генералу Раевскому салютовали балаклавские арнауты, архипелагские греки, видом своим отдаленно напоминавшие времена Гомера: на них были мундиры, похожие на туники, и кинеи, которые можно было бы назвать шлемами. Когда-то форпост херсонесцев, византийская крепость, главная из факторий генуэзцев, именовавших ее Чембало, – Балаклава, в ханские времена была крепостью турецкой береговой охраны и довольно обширным рыболовецким греческим селением, даже городком. В конце XVIII века Потёмкин переселил греческих обывателей в степи, а в Балаклаве, как и на всём побережье устроил своеобразную военную колонию греческих арнаутов. По словам Муравьёва, этих греческих воинов в 1820 году было уже немного, но они были хозяевами Балаклавы, а командующий греческим батальоном Ревелиотис и его семья отличались необыкновенным гостеприимством и всячески старались как можно лучше принять и угостить каждого путешественника. Есть основания предполагать, что генерал Раевский был встречен этим капитаном Ревелиотисом (как всюду встречало его военное начальство), и что Раевские и Пушкин ночевали именно у него, а не в Георгиевском монастыре, где были лишь кельи монахов и домик архиепископа, и куда, скорее всего, не очень-то было удобно нагрянуть на ночь глядя. Если это было именно так, то Пушкин ночевал с 6 на 7 сентября в «чистеньком, веселом доме» на окраине Балаклавы, «на восточном берегу узкоустой гавани, которая, будучи, стеснена между двух высоких гор, сходствует более с рекою нежели с заливом морским» (Муравьёв). Проснувшись, увидел он из окна генуэзскую башню, нависающую над самым устьем гавани.

У капища богини-девы

Утро 7 сентября

Вечером 6 или ранним утром 7 сентября (если ночлег был в Балаклаве) Раевские и Пушкин продолжали свой путь через Кадыкой до так называемого Хутора по хорошей почтовой, а потом по «средней» проселочной дороге на юг, к мысу Фиолент. Путешественников, двигавшихся к морю по каменистому пустынному кряжу, уставших от камней бурой, выжженной к концу лета земли, потрясало неожиданное зрелище. Вдруг перед ними на горизонте возникал «позлащенный крест», и нужно было пройти еще около полуверсты, чтобы, по словам Муравьёва, «выйти из обмана и увериться, что это крест церковной главы Георгиевского монастыря, стоящего на уступе горы, к коему ведет спуск крутой и опасный на лошадях».

Тропа продолжалась по довольно унылому полю, в конце которого виднелись казарменного вида строения во главе с небольшой церквушкой и высокой колокольней. Дорога подводила к самой колокольне и, пройдя сквозь нее, путники останавливались в изумлении. Они оказывались на площадке, которая балконом нависала над пропастью. Сумароков пишет об «открытом и господствующем над бездною деревянном переходе», спуске «к гонимым от Синопа, или Царя-града черным струям ‹…› к серебристому глазету ‹…› и отторженным от гряды гор чудовищным каменьям»[169], т. е. попросту о лестнице к морю и скалам. Эту лестницу с полусгнившими деревянными перилами отметил и Пушкин. Он писал: «Георгиевский монастырь и его крутая лестница к морю оставили во мне сильное впечатление»[170].