Таврида: земной Элизий

В этих стихах Пушкина – отзвук чтения «Путешествия» Муравьёва, реплика на его сомнения в правильности версии Палласа. Здесь у этих черно-красных скал Пушкин явственно воображал храм богини-девы, где жрицей была Ифигения – «провозвестница Тавриды». Вспоминая в 1824 году о посещении Георгиевского монастыря, Пушкин говорит: «Тут же видел я и баснословные развалины храма Дианы. Видно мифологические предания счастливее для меня воспоминаний исторических, по крайней мере тут посетили меня рифмы». «Баснословные руины храма Дианы» воскресили в воображении Пушкина миф, знакомый еще с лицейских дней, любимый поэтами от Еврипида до Гёте. Миф о пребывании Ифигении – юной дочери Агамемнона и Клитемнестры – в Тавриде является одним из самых загадочных и героических в античной мифологии. Ифигению должны принести в жертву Артемиде на алтаре храма Авлиды – такую клятву неосторожно дал Агамемнон. Но Артемида – богиня луны, охоты, кровопролитий – спасает в последний момент девушку и переносит ее в свой храм в далекой и дикой стране. Через много лет брат Ифигении Орест странствует вместе со своим другом Пиладом. Корабль приносит их к суровым берегам Тавриды, страны в то время варварской. Они оказываются у храма Артемиды, где и служит Ифигения, и именно ей надлежит совершить заклание одного из юношей-пришельцев на алтаре богини-девы. Таков жестокий обычай в Тавриде. Пилад не допускает смерти Ореста, он хочет сам умереть, чтобы друг его остался жить. Происходит спор. Ифигения узнает, кто такие пришельцы, и вместе с ними бежит в Грецию, захватив с собою статую богини. Так греки узнают о существовании полуострова, и здесь берет начало славная история Херсонесского государства.

Пушкина в этой легенде, впрочем, занимает не то, что связано с историческими событиями (греческой колонизацией Крыма и т. п.), и не образ юной жрицы, «провозвестницы Тавриды». Воображение поэта переосмысляет классический миф, и камни, освященные героической дружбой Ореста и Пилада, добывшей свободу, вдохновляют Пушкина на послание «Чаадаеву с морского берега Тавриды»:

На камне, дружбой освященном,
Пишу я наши имена…

Это отнюдь не элегическое послание до сих пор для нас загадочно своими политическими намеками.

На пути в Бахчисарай

7–8 сентября

Ночевали они в Балаклаве, или их приютили монахи – так или иначе они могли посвятить этим местам лишь раннее утро 7 сентября. Возникал вопрос о том, по какой дороге ехал Пушкин из Георгиевского монастыря в Бахчисарай. На карте Мухина мы видим два пути: «среднюю», проселочную дорогу, т. е. хорошую верховую тропу, и почтовый тракт, пригодный для экипажей. Первая дорога пролегала через так называемый Хутор, Каменный мост и селение Черкес-Кермен (около 35 верст). Другая, экипажная, шла из Севастополя (43 версты) через Бельбек и Дуванкой. Хотя протяженность пути через Черкес-Кермен была меньшей, а чтобы попасть на Севастопольский тракт, нужно было еще добраться до Севастополя (11 верст от Георгиевского монастыря) – почтовая дорога давала преимущество во времени. Из Севастополя можно было ехать экипажами, а по хорошей дороге такая езда оказывалась быстрее, чем верховая по горной тропе (хотя бы эта тропа и именовалась «средней», проселочной дорогой). Не говоря уже об удобствах. Выбор экипажной дороги, вероятно, определился усталостью: как-никак генерал и его спутники уже третий день путешествовали верхом. К тому же Пушкин чувствовал себя плохо (видимо, у него был опять приступ лихорадки), и в Бахчисарай он приехал больным[173]. Желание взглянуть на Севастополь могло служить еще одним аргументом в пользу почтовой дороги. Правда, времени для осмотра не было, и взгляд на город мог быть лишь совсем беглым.