Таврида: земной Элизий

Пушкин явился в Бахчисарай, вспоминая легенду, слышанную, по-видимому, еще в Петербурге «о странном памятнике влюбленного хана», о фонтане слез, который он воздвиг в память прекрасной пленницы своей Марии Потоцкой. Именно с этой легендой связан был для Пушкина Бахчисарай, так же как Керчь с мифами о Митридате, а Георгиевский монастырь с преданием о капище Артемиды. Комментируя «Отрывком из письма» свою крымскую поэму, Пушкин пишет: «Я прежде слыхал о странном памятнике влюбленного хана. К*** поэтически описывала мне его, называя, la fontaine des larmes»[188]. Легенда о Потоцкой была в то время весьма популярна. О ней же пишет и Муравьёв, скептически ее опровергая реально существующим в Бахчисарае мавзолеем, который хан Керим-Гирей возвел в память своей любимой супруги Дилары-Бикеч, якобы грузинки[189] по происхождению. Муравьёв сообщает о необыкновенной любви Крым-Гирея и о том, что «безотрадный Керим соорудил любезной памятник сей, дабы ежедневно входить в оный и утешаться слезами». «Странно, – продолжает Муравьёв, – что все здешние жители непременно хотят, чтобы эта красавица была не грузинка, а полячка, именно какая-то Потоцкая, будто бы похищенная Керим-Гиреем. Сколько я ни спорил с ними, сколько ни уверял их, что предание сие не имеет никакого исторического основания и что во второй половине XVIII века не так легко было татарам похищать полячек, все доводы мои остались бесполезными – они стоят в одном: красавица была Потоцкая»[190]. Рассуждение Муравьёва свидетельствует о том, что легенда, с которой Пушкин приехал в Бахчисарай, и которая легла в основу его поэмы 1822–1824 годов, была распространенной и упорно повторялась жителями Крыма. По-видимому, сам Муравьёв, узнавший о мавзолее прекрасной грузинки от своего гида-переводчика Ананьича, здесь же в Крыму от других лиц слышал легенду о пленнице-полячке. Вопреки мнению Муравьёва легенда эта имеет исторические корни.

Так, турецкие историки сообщают о том, что крымский хан Фетх-Гирей (30-е годы XVII века) пригнал из одного своего похода дочь польского магната и что она, находясь в Бахчисарайском гареме, отказалась принять мусульманскую веру. Пленница эта не отличалась красотой и не зачахла в гареме – судьба ее была иной, чем у легендарной Марии Потоцкой. Однако исторический факт мог обрасти более увлекательными подробностями. Ничего антиисторического не было и в том, что героем легенды стал вместо Фетх-Гирея его потомок Крым-Гирей (60-е годы XVIII века). Напрасно Муравьёв таким авторитетным тоном пишет о том, что татары не могли в конце XVIII века похищать полячек, очень могли. В 1768 году Крым-Гирей буквально залил кровью польские земли и угнал большое количество и польских, и украинских пленников. Известно, что как раз из-за количества пленных, взятых каждым татарином, хан проиграл эту кампанию и вынужден был отступить. Поход вызвал особое возмущение именно у поляков, так как был предпринят – по уговору в Стамбуле – против Российской империи, якобы в защиту конфедератов. Тогда, как это обычно бывает, и всплыли в памяти многовековые обиды, нанесенные Польше Крымским ханством. Именно в эти и ближайшие годы могла распространиться легенда о некоей Потоцкой, когда-то взятой в плен татарами. Может быть, она распространялась семьей Потоцких (одна из ветвей этой фамилии принадлежала петербургскому «высшему свету») и стала популярной в дни присоединения Крыма к России и знаменитого «шествия» Екатерины в Тавриду. В том виде, в каком легенда была рассказана дамой К***, она, разумеется, имела характер изящно-светский. Однако это не значило, что в ней не было глубоко народного смысла, близкого украинским песням (думам), в которых рассказывается о полонянках, угнетаемых нехристями и т. п. Юная полька, противопоставленная свирепому хану, была ближе к народному образу, чем экзотическая любовница хана с турецким именем Дилара-Бикеч. Вот почему крымские жители и «стояли на своем», и доводы Муравьёва «остались бесполезными».

Эту народную подоплеку легенды, на первый взгляд похожей на светский анекдот, почуял и Пушкин, чем и объясняется его равнодушие к историческим истинам, которые сообщает Муравьёв. В приложении к «Бахчисарайскому фонтану» Пушкин вежливо цитирует ученые рассуждения Муравьёва и здесь же, в «Отрывке из письма», замечает вежливо, что не вспомнил[191] о памятнике ханской любовницы (т. е. о мавзолее Дилары-Бикеч), «о котором говорит М.», а то бы непременно им воспользовался, когда писал поэму. По существу же, Пушкин и здесь оспорил «холодные сомненья» Муравьёва, как и в «Послании к Чаадаеву». В бахчисарайском дворце был другой памятник, пусть не подлинный, но выражающий тему легенды. Пушкин о нем написал так: