Таврида: земной Элизий

Опустошив огнем войны
Кавказу близкие страны
И села мирные России,
В Тавриду возвратился хан
И в память горестной Марии
Воздвигнул мраморный фонтан,
В углу дворца уединенный.
Над ним крестом осенена[192]
Магометанская луна
(Символ, конечно, дерзновенный,
Незнанья жалкая вина).
Есть надпись: едкими годами
Еще не сгладилась она.
За чуждыми ее чертами
Журчит во мраморе вода
И каплет хладными слезами,
Не умолкая никогда.
Так плачет мать во дни печали
О сыне, падшем на войне.
Младые девы в той стране
Преданье старины узнали,
И мрачный памятник оне
Фонтаном слез

именовали.

Явившись в бахчисарайский дворец, вероятно, еще в сумерках 7 сентября, Пушкин и его спутники прежде всего вспомнили о фонтане, спросили о нем, и, как видно, были приведены именно к тому из фонтанов, с которым связывалась легенда о влюбленном хане. Тем досаднее было видеть его в жалком состоянии. В «Отрывке из письма» – приложении к «Бахчисарайскому фонтану» – Пушкин пишет: «Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан; из заржавой железной трубки по каплям падала вода». Сравнивая это описание с тем, которое Пушкин дал в поэме, можно подумать, что речь идет о каком-то другом фонтане. На самом деле это не так. В поэме дано точное описание именно того фонтана, с которым связывали легенду о Марии Потоцкой, и который сейчас служит для экскурсоводов поводом поговорить о Пушкине, его поэме и о легендах бахчисарайского гарема. Его же, игнорируя, впрочем, легенду с ним связанную, описывает в своем «Путешествии» и Муравьёв. «Остановись в сенях, – пишет Муравьёв своему другу, – и посмотри на два прекрасных фонтана, беспрестанно лиющие воду из стены в белые мраморные чаши: один насупротив дверей, другой тотчас налево». Здесь же приведены и надписи над этими фонтанами. Над тем, что «тотчас налево» надпись гласит о «светлейшем Керим-Гирее-хане, утолившем жажду страны своея щедрою рукою». Он «попечительным старанием своим открыл славный ток воды. Ежели есть другой подобной красоты фонтан, да предстанет он… Человек, томимый жаждою, сквозь воду, из тоненькой как палец его трубки, истекающую, прочтет начертание сие на фонтане. Но что же оно гласит? Прийди, пей сию прозрачную воду, из самого чистого источника текущую»… В приведенных стихах Пушкина говорится о надписи с «чуждыми чертами», т. е. непонятным начертанием (арабским). Это, впрочем, не значит, что надпись осталась непонятой. Вероятно, она была переведена Пушкину и он услышал знакомое еще по гурзуфскому фонтану изречение, более или менее обязательное и на других фонтанах. Но Пушкину этот фонтан запомнился не надписью. Он отождествлялся с фонтаном слез, о котором рассказывала К***.

Последние впечатления

Утро 8 сентября – 14–15 сентября

В Бахчисарай Пушкин и его спутники прибыли засветло 7 сентября и, следовательно, могли осмотреть дворец в тот же день, а может быть, и на рассвете 8 сентября. Ночлег в Бахчисарае всем приезжающим был обеспечен в одном из флигелей дворца, и вряд ли был смысл являться в Симферополь ночью. Выехав из Бахчисарая часов в шесть-семь утра, Пушкин и Раевские могли уже к десяти или одиннадцати быть в Симферополе. Гераков застал генерала у общих знакомых, где и остановился Раевский, около полудня.

Почтовый тракт из Бахчисарая в Симферополь был прост. Он шел по старому, хорошо утрамбованному пути. Эта дорога соединяла ханскую политическую резиденцию с Акмечетью – резиденцией ханской семьи: в бахчисарайском дворце жил только хан и для услады его был гарем, ханские дети там не жили. От Бахчисарая до Симферополя (бывшего города Акмечеть) было не более 35 верст.

Муравьёв назвал путь из Симферополя в Бахчисарай «прелестным путешествием по излучистым, узким долинам, окруженным живописными горами»[193]. Нельзя сказать, что характеристика эта точна. Горы далеки от дороги, они лишь окаймляют ее с юга, и в разных местах встают легкими, холмистыми грядами. Долину Альмы вряд ли можно назвать узкой, напротив она свободна, пространна. Что касается живописности, то прелесть этого пути в мягкой равнинности, в травах, до осени сохраняющих сине-зеленую свежесть (благодаря долго цветущему шалфею). Фруктовые сады в ту пору, когда ехал Пушкин, уже рдели, желтели, розовели яблоками – гордостью альминской долины.

Впрочем, всё это, вероятно, лишь мелькнуло перед глазами Пушкина, усталого и больного лихорадкой.