Театр души

Мужчина, которому нужны были следы фекалий для достижения высоты сексуального возбуждения, принес соответствующие детские воспоминания. Когда он был маленьким, мать вынуждала его идти в парк, где играли другие дети, с завязанными на голове обкаканными штанами. Служанка, двоюродная сестра и другие дети шумно присоединялись к унижению мальчика. Вдобавок мать часто ставила ему клизмы. В его воспоминаниях они окрашивались в эротические тона, в контрасте с суровым наказанием грязной одеждой. Тем не менее, интимный контакт с матерью через клизму тоже воспринимался мальчиком как форма фаллически-анальной кастрации. Единственным решением было лучше накакать в штаны заранее, чем покориться материнской кастрации. Нарциссическое умерщвление, этим порождаемое, воспринималось как справедливое, хотя и нестерпимое наказание за бессознательно эротизированные анальные отношения с матерью. Во взрослой сексуальной игре то же самое болезненное унижение стало объектом сексуального желания и причиной оргазмической реакции. То, что изначально было объектом ужаса для матери, стало мотивирующим фактором в его сексуальном возбуждении, но вершиной торжества было то, что теперь становились видны не его фекалии, а партнера. Это партнер должен был теперь покориться воображаемой кастрации и нарцис-сическому умерщвлению, которые испытывал когда-то он сам.

Пациент, который порол себя перед зеркалом, одевался для этой сцены в женскую одежду. К его сильнейшему унижению в детстве его одевали очень изысканно, чуть не по-девчоночьи, и заставляли носить длинные волосы, в то время как у всех его товарищей волосы были коротко подстрижены. Фантазия, которая сопровождала его взрослый сексуальный сценарий, была о маленькой девочке, которую публично порола взрослая женщина. Воображаемое унижение девочки доводило его до оргазма. Раньше ею был он, и теперь весь свет был свидетелем его кастрации и унижения. Так он торжествовал над предполагаемым желанием матери превратить его в девочку, сделав свою кастрацию главным условием эротического возбуждения и достижения оргазма.

Другие темы, конечно же, были, в конце концов, привиты к этим эротическим детским пьесам и в свою очередь послужили вмещению тревоги — не только кастрационной тревоги и нарциссической боли, но также и неутолимой ярости ребенка, которым помыкает, которого возбуждает и унижает контролирующий образ матери. Существенно, что это насилие стало игровым (и поэтому безвредным), удерживаясь в пределах неосексуального акта. Такие деструктивные желания выходят на передний план в ходе анализа только с большим трудом, так как они были до самой глубины модифицированы из-за своих опасных качеств. Скорее отрицаемые или изгоняемые из псюхе, чем вытесняемые, они направляются против родительских объектов или их частичных объектных репрезентаций, которые все были фрагментированы и изувечены во внутреннем мире психических репрезентаций. Такие фрагменты склонны появляться в аналитическом дискурсе под прикрытием первичного процесса мышления, как в сновидении. Они разыгрываются в неосексуальном сценарии так, что при этом скрывается их смысл. Роль партнера в сексуальном акте (та роль, которую партнер, конечно, охотно играет и, возможно, бессознательно с ней согласен), таким образом, дополнительная.

ПАРТНЕР

Сексуальный партнер требуется не только для того, чтобы воплотить идеализированный образ, который желает субъект, но и для того, чтобы он нес в себе все предосудительные элементы, в которых субъект не хочет признаваться. Тем самым в каждом неосексуальном продукте ценные, а также опасные части самости восстанавливаются, делаются управляемыми или безвредными. Таким образом, мы начинаем понимать, что для того, чтобы вывернуть внутрипси-хический конфликт, субъект ищет пробные решения во внешнем мире. Партнер, участвуя в акте и наслаждаясь им, предоставляет доказательство, что внутрипсихический стресс, может, и не существует, кастрация безвредна, генитальное различие полов — не источник сексуального желания, а истинная первичная сцена — та, что представлена в неосексуальном сценарии. Именно это волшебное разрешение внутреннего напряжения и психического стресса придает компульсивный характер поиску партнеров, а новой постановке сценария характер неотложной нужды. Сексуальность таким образом приобретает наркотический характер, ибо словно выполняет функцию наркотика. Роль другого (или объекта, представляющего собой другого) — облегчить отрицание и рассеяние не только фаллической эдипальной вины и кастрационной тревоги, но и более примитивных тревог, фантазий о нападении на внутренние объекты и их разрушении. Фантазийная потребность кастрировать другого (или дополнить себя за счет другого) последовательно требует цели репарации, иллюзорного возмещения ущерба изначальным объектам и выражения архаичной сексуальности, при которой частями тела и субстанциями обмениваются, как предметами репарации, «запчастями».