Театр души

Пять лет спустя Софи действительно положила трагический конец своей жизни. Анслиз она остави.га двумя годами раньше, потому что Беатриса вернулась с ней жить, и они уехали из Парижа. Когда подруга бросила ее опять, это npueejio Софи к са иоубийству. В попытке справиться с болью и непониманием,, которые мне принесла смерть Софэи, я решила представить этот материа^г uaVI Международном Психиатрическом Конгрессе в 1983. («Developmental Aspects of Affect Pathology», «Psychiatry», vol. 4 ; 369-74 )

ЭРОТИЗМ И СМЕРТЬ

Некоторые сексуальные новаторы предпочитают быть единственными актерами в своем эротическом театре. Для такого выбора есть несколько причин. Может быть, никто не хочет играть роль, которая выполняет соответствующие требования, или же субъект, по мегаломаническим причинам, хочет играть все роли сам, достигая при этом полной свободы от опасностей зависимости. Иные, с теми же нарциссическими потребностями, не могут вынести ни малейшего отклонения от заранее подготовленного сюжета (любое отличие пожеланий сценариста от желания партнера воспринимается как угроза кастрации или даже смертельная угроза), и поэтому вынуждены играть одни. Может существовать и смертельный страх перед эротическим обменом с другим, подразумевающий тревогу, которая исходит, скорее, из психотического," чем из невротического полюса неосексуальной структуры. Это страх собственной деструктивности, наряду с ужасом внутренней мертвенности, который другой так легко может вызвать, отказавшись играть назначенную роль. Иногда есть столь же великий страх, что вовлеченность в эротическую пьесу с партнером повлечет смерть или утрату Эго-идентичности, психический эквивалент смерти.

Пациент-фетишист, чей случай опубликован Стюартом (Stewart, 1972), разыгрывал в строжайшем уединении сценарий, где женщина насильно ставила клизму с кипятком маленькой девочке. С помощью определенных приспособлений этот пациент ставил болезненную клизму себе, но всегда настаивал, что он — садист, так как в фантазии он играл роль женщины-садистки. Однажды он решил разыграть с реальным партнером эту эротическую драму, которую он двадцать лет разыгрывал в одиночестве. В секс-шопе он нашел вызывающее объявление, с адресом и номером телефона. Набрав но-

* Я не ссылаюсь здесь на то психотическое использование сексуальных отношений, которое заставляет некоторых людей искать и принимать любую форму сексуального контакта, ради того, чтобы обнаружить границы своего тела и обрести чувство личного психического пространства, как доказательство того, что они действительно существуют.

мер и робко описав свой запрос, он получил заверение, сделанное низким женским голосом, что она «дотошно и со всей жестокостью исполнит требуемое наказание». На эти слова пациент реагировал временной потерей памяти, на час или около того. Придя в себя, пациент удрал подальше от телефона и чувствовал себя так, будто очнулся от ночного кошмара. Все, что он мог вспомнить, был женский голос, слова и висящую телефонную трубку, которую он забыл положить на место. «Я назначил свидание с собственной смертью», — сказал он.

Определенные литературные произведения воспроизводят эту атмосферу флирта со смертью, который так часто входит в неосек-суальную фантазию. «Однажды летом» Теннесси Уильямса создает эту атмосферу в истории гомосексуалиста, которого влечет к ужасной, но неминуемой смерти его тяга к банде голодных подростков. «Иные голоса, иные комнаты» Трумена Капоте ведет, по сути, ту же тему. В творчестве Сада смерть всегда маячит на горизонте сексуальной кульминации. Во всех этих случаях может показаться, что субъект может надеяться найти признание в качестве объекта желания только подчинившись какому-то неумолимому закону (как это интерпретировалось в детстве), который требует, чтобы за эту привилегию он заплатил отказом от собственной жизни.

XII

Сцены фантазии, бред и смерть

РОДИТЕЛЬСКИЕ ОБРАЗЫ И НЕОСЕКСУАЛЬНОСТЬ

Многие психоаналитические тексты описывают типичные родительские образы, представляемые анализируемыми, которые создали новые формы сексуальности. Семейные портреты так похожи, что вполне можно поверить, что пациенты — все из одной семьи (McDougall, 1978; 53-86). Мать, обожаемая и обожающая, весьма идеализированный образ, часто описывается как сообщница в исключении отца из ее отношений с ребенком, а иногда, как реально способствовавшая сексуальной девиации ребенка в латентном и подростковом периоде. Отец вспоминается как слабый, полностью отсутствующий, подкаблучник, или с такими чертами характера, которые делают его никчемным или презренным. Сознательно ребенок, мальчик ли, девочка, не хотел ни идентифицироваться с ним, ни быть им любимым.