Театр души

Я нахожу эту беззаботность общей чертой людей с множественной психосоматической симптоматикой, словно они находятся под присмотром божественного провидения (вселюбящей матери раннего детства). Но когда им, наконец, ставят диагноз, многие из них становятся чрезвычайно заботливыми матерями сами для себя. Они беспокоятся о больной части тела, словно о ребенке. Это наблюдение поднимает вопрос, не может ли психосоматический взрыв принести с собой реорганизацию Эго-функционирования в позитивном направлении. Иногда в аналитической литературе предполагают, что такая реорганизация и может быть тайной целью болезни, но я убеждена, что она носит характер вторичной выгоды, а не причинного фактора психосоматического заболевания. Как бы то ни было, беззаботность часто превращается в ипохондрическую озабоченность. Такое развитие указывает, по крайней мере, что для победы над неведомыми бессознательными факторами поиска смерти мобилизовались силы жизни. Бессознательный поиск смерти вызвал страх психической смерти в форме фрагментации Эго, а также архаичные страхи кастрации, выраженные в фантазиях о телесной дезинтеграции и биологической смерти. Это, скорее, психотические, чем невротические тревоги, но у пациентов вроде Исаака против них не были созданы защиты. Интересно припомнить, что в дальнейшем Фрейд (Freud, 1914) добавил к компонентам актуального невроза ипохондрию, которую считал нарциссическим вложением либидо в соматическую самость. Несомненный стимул ипохондрической озабоченности, при которой к болезни относятся, как к больному ребенку, может быть необходим и ценен в установлении внимания и заботы о теле в его функционировании, иногда впервые в истории жизни пациента.

Возвратимся к Исааку и нашему первому разговору. Исаак настаивал, что не верит в анализ, по крайней мере, для него. (Его жена была в анализе, и это было для нее благотворно, но «у нее же были проблемы, а у меня — нет».) Во-вторых, он очень боялся того, что анализ с ним сделает. Я спросила, что бы анализ мог с ним сделать, и он ответил, что он может расстроить его творческие способности. У Исаака была личная теория, что психологическое заболевание делает человека творческим, «при условии, что он не будет в этом копаться» (интересная форма кастрационной тревоги, свойственная многим творческим людям). Однако, принимая во внимание его страдания, он готов рискнуть, при условии, что я пообещаю не проводить «полный анализ» с ним (просто немножко кастрирую?). Следующее возражение было, что он «нетипичный аналитический случай». Я спросила, что это такое, и он ответил, что у него никогда не было сексуальных проблем. Он совершенно «нормальный». Не желая показаться сократической и преследующей, я удержалась от вопроса, что значит «нормальный». И последняя оговорка касательно анализа была, что он слышал о переносе, и его наблюдения над женой показывают, что она глубоко привязалась к своему терапевту-муж-чине. Он не хочет ни с кем входить в подобные эмоциональные отношения; он человек независимый и резко отверг бы любое чувство зависимости от другого человека.

Фактически, сам того не понимая, Исаак отчаянно боялся стать орудием, выполняющим чью-то волю, именно так, как в детстве он был орудием своей перекармливающей и сверхконтролирующей матери. Такие матери иногда используют своих детей так, словно это части их самих или их тела. Они могут проецировать на ребенка какие-то собственные свои конфликты и затем пытаются контролировать эти конфликты через контроль над соматическим функционированием ребенка. Например, мать может часто ставить ребенку клизмы для того, чтобы отделаться от тревожного чувства или бессознательной фантазии, что она сама грязная. Такие дети вырастают во взрослых, страшно боящихся, что их «колонизируют» люди, похожие на их мать. Они с жаром защищают свое пространство и границы. В то же время, в этой безопасной области они могут вырасти не до конца убежденными, что владеют всеми частями и функциями своего собственного тела и поэтому несут за них ответственность. Позднее эти части тела или функции могут стать уязвимым местом, где завязываются психосоматические симптомы; альтернативными последствиями может быть формирование психотических убеждений или сексуальных перверзий.

Пациенты вроде Исаака открывают нам в ходе анализа, что у них с матерью были наркотические отношения — как вот Исаак, который уже с первой встречи боится, что впадет в наркотическую зависимость от аналитика! Вместо идентификации с «достаточно хорошей» внутренней матерью (Winnicott, 1960) у этих пациентов «липкая (адгезивная) идентификация» (Meltzer et al., 1975) с внешней фигурой (или неодушевленным объектом, в случае злоупотребления субстанциями). У психосоматических пациентов тенденция к наркотическим отношениям часто поляризуется в виде эдипального треугольника, состоящего из врача, пациента и «ребенка» в виде взрывающегося, соматически дисфункционирующего органа. Как и в раннем детстве, тело бессознательно воспринимается псюхе как внешний объект.