Театр души

С детства у Исаака был повторяющийся ночной кошмар, в котором кошка обвивалась вокруг его шеи и угрожала задушить его. В ассоциациях к этому сновидению «душащая любовь» слишком любящей матери Исаака сквозила очень ясно, и ее можно было связать с часто повторяющимся страхом, что я и анализ «удушим» его способность к творчеству.

«Киска» имеет одинаковое жаргонное значение во французском и английском, и ассоциации к этому слову-образу привели Исаака к еще одному воспоминанию, о том, как он забирался под юбки к няне, «задыхался» там от удовольствия и хихикал. У Исаака был ряд астматических приступов в течение этой фазы анализа, но он отрицал, что его дыхательные проблемы могут иметь какое-то отношение к «душным», «душащим» воспоминаниям, чреватым смесью возбуждения и ужаса. Для меня не оставалось сомнений, что эти пугающие аффекты были бессознательно связаны с фантазиями о женских половых органах и женском теле, но они были недоступны для Исаака, который не мог признать такого рода связей. Словно предчувствуя подобные интерпретации, он повторял, что, к счастью, у него «нет абсолютно никаких сексуальных тревог». Примерно в это время он сообщил о нескольких случаях, когда он жестоко себя вел с собственной кошкой и был удивлен собственной злостью на животное, которое нежно любит. Ключ к ссоре с кошкой нашелся в ассоциации, в которой он вспомнил, что часто с испугом отпрыгивал, когда жена подходила к нему сзади. Цепочка означающих, которая включала в себя мать, закрывающую его своим телом со спины, осу, ужалившую его сзади, ужасы, исходившие от кошки в сновидениях, возбуждающую сексуальную игру с няней, от которой он задыхался, и, наконец, страх перед приближением жены, ясно указывала на глобальную тревогу высокой силы, связанную с материнским телом и половыми органами,* которую, однако, Исаак пока был не в состоянии воспринять.

Постоянный «страх пред чем-то, приближающимся сзади», который он остро чувствовал как безымянный ужас, когда шел один по улице, сперва сделался доступным в переносе. Во многих случаях опас-

У Исаака могла точно так же развиться аллергическая реакция на кошек и кошачью шерсть, достаточно общее проявление у пациентов со сходными фантазиями, связанными с материнским телом.

ность исходила от меня; Исаак боялся моих слов и еще больше — молчания. Я спросила, нет ли у него каких-то образов, в которых могли бы отразиться мои интерпретации или мои невысказанные мысли, тревожно им ожидаемые. И я была вознаграждена ассоциациями, которые позволили нам увидеть, что я могла бы «пронзить» его самым бедственным образом своими «осиными» интерпретациями или вероломным молчанием. Все эти образы были связаны с несомненно мужской фигурой. Я была кастрирующим отцом, и только гораздо позже появился страх передо мной как вторгающейся матерью. Раннее воспоминание о матери, смаху накрывающей его своим телом, все еще было успокаивающим. Она одна могла защитить его от вражеской бомбежки и других «нападений сзади», наполнявших его фантазии.

По мере того, как Исаак вспоминал, что опасность нападения была для него связана исключительно с психической репрезентацией мужчины, ему становилось ясно, что это сценарий-приговор, кастрирующая атака, при которой он будет наказан сзади, в том месте, где он и мать были в таком нежном и интимном контакте. Но только к концу первого года нашей работы Исаак смог признать, что опасность касалась его отношения к родителям как к половым партнерам и, в особенности, — знания, что у матери могли быть собственные сексуальные желания.

ПЕРВЫЙ ПРОБЛЕСК ПОНИМАНИЯ НЕВРОТИЧЕСКИХ СИМПТОМОВ

Этот материал привел Исаака к осознанию, в первую очередь, ряда невротических симптомов и доселе не признаваемых им затруднений, касающихся женщин. Прежде его чувства, относящиеся к женской сексуальности, которые могли стать сознательными, избегались контрфобийными средствами или разряжались в каком-то немедленном действии. Например, Исаак запнулся на ассоциации, что он никогда не мог видеть женщину раздетой, а если ему случалось увидеть где-то женское белье, он немедленно отводил глаза. Он понял, что при виде женского белья, в особенности исподнего жены или матери, его переполняли чувства паники и отвращения. В конце концов, переработка этих чувств привела его к пугающей фантазии о женском половом органе как о голодной кошке, которая может задушить своим желанием: чем более красивым и возбуждающим было белье, тем сильнее оно свидетельствовало о прожорливой женской сексуальности. (Интересно сравнить затруднение Исаака с соответствующей ему перверзией, наблюдаемой в фетишистских формациях, в которых те же самые опасные элементы эротизируются и, таким образом, служат торжеству над кастрационной тревогой и более глубокими архаичными страхами перед материнским телом как объектом с каннибалистическими намерениями.)

Примерно в это время я сделала следующие записи.