Театр души

Теперь, благодаря недавно обретенной способности ухватывать тревожный аффект, Исаак начинает создавать фантазии для сопровождения или «объяснения» этих эмоций. Фактически, он начинает создавать (или воссоздавать) детские сексуальные теории, без которых не может быть никаких невротических формирований, и, возможно, психотических тоже. В любом случае я предлагаю такую теоретическую концепцию.

Исаак находит внешнюю поддержку для своего прежде бессловесного внутреннего театра: мать=бакалейная лавка; переполненная и удушливая внутренность женского тела; щелкающие челюсти у нее «на входе»; смерть, которая ждет его, если он проголодается (пожелает ее), а затем захочет проникнуть внутрь, чтобы утолить свое желание. Эти психические репрезентации, которые могли бы вызвать невроз или бред, в первый раз начинают вызывать невротическую защиту истерофобийного типа. Этот процесс позволяет заглянуть вглубь того, как создается фобия. К испугу Исаака, у него стало развиваться все больше и больше фобий. Мы были на распутье между соматическим взрывом, неврозом тревоги и истинным невротическим формированием симптома. С этим последним в первый раз для Исаака создавалась возможность отсрочить соматическую разрядку и подумать о том, что происходит в его собственной психической реальности и его отношениях со внешним воспринимаемым миром.

Во вступлении к работе «О нарциссизме» Фрейд говорит: «Наш психический аппарат — первое и главное устройство, предназначенное справляться с возбуждением, которое, в ином случае, ощущалось бы как бедствие или имело бы патогенное воздействие (Freud, 1914; 85). Детское либидинальное желание Исаака съесть мать так и не слилось со своим садистским компонентом, а его психический аппарат не делал с этой дилеммой ничего (то есть, любовь равнялась разрушению). Мы могли бы сказать, что до нынешнего момента у Исаака никогда не было никакой «сигнальной тревоги» (Freud, 1926), и не было никаких средств, чтобы справляться с возбуждением.

Вследствие этого оно его и захлестывало.

Исаак (продолжает): Да, бакалейная лавка и женщина. Надо выбраться побыстрее. Возникает вопрос, нет ли у меня проблем с сексуальными желаниями. Но я всегда был совершенно свободен от сексуальных проблем. Во мне есть что-то враждебное моему же желанию? Что там не так? Я больше не думаю, что отец за мной следит, не думаю об Анни, как о матери. Мы занимаемся любовью лучше, чем когда-либо. И ей по-настоящему это нравится. А что вообще не так с сексуальными желаниями?

ДжМ (думая о пожирающей бакалейной лавке): Что-то не так с женскими сексуальными желаниями?

Исаак: Ага! Да, это мысль. Но я всегда хотел, чтобы женщины меня хотели. А боялся всегда мужчину. М-м-м... я думаю. Знаете, Вс. шка-на, который хотел съесть Мальчика-с-Пальчик.

Так Исаак становится Мальчиком-с Пальчик и проецирует свои великанские оральные желания на мужчину — несомненно, чтобы защитить свою страстную детскую привязанность к матери. Я решаю, довольно преждевременно, раскрыть его защитный маневр.

ДжМ: Но ведь это вы были голодны, как великан, когда отправились в бакалейную лавку, — колебались, но шли?

Теперь я окончательно запутала Исаака в интроективных и проективных механизмах.

Исаак: Черт! Я запутался. Ведь это я был в опасности. Бакалейная лавка собиралась сожрать меня. Она бы всосала меня к себе во внутренности, и это и была бы моя смерть. Вот!

Эти частые восклицания Исаака направлены на то, чтобы положить конец дальнейшему обдумыванию проблемы; это вроде использования слова как действия, механизм разрядки. Я оставила желания Исаака и вернулась к его проекциям.

ДжМ: Словно бакалейная лавка желала Вас?

Исаак: Ух! Там нет ничего, чтобы помешать этому засасыванию внутрь!