Театр души

Если из-за нарушенной ранней эдипальной организации, переданной ребенку бессознательным родителей, репрезентацией женского полового органа служит пропасть без границ, то у ребенка нет и представления, где же может заканчиваться он сам. Фактически, при этом есть психологический риск, что ребенок так и не прекратит проецирование, что приводит к идеям преследующего характера о матери и ее теле. Вызывающая раздумья статья Ноэля Монгрэ-на (N. Montgrain, 1983) о репрезентации женского полового органа и его функционирования (или неудаче создать эту репрезентацию), основанная на аналитическом материале и фантазиях пациенток, подтверждает многие из моих собственных наблюдений. Достаточно интересно, что мои собственные находки в основном базируются на пациентах-мужчинах. Несомненно, оба исследования наводят на мысль, что помимо возможных аспектов контрпереноса и по ту сторону их, мы имеем дело с унисексуальной фантазией. Мы все должны были как-то прийти к согласию с матерью-бездной и ее «безграничным» женским телом. В своей статье Монгрэн пишет, что репрезентация вагины «может оставаться ненасытной “дырой”, которая всасывает, проглатывает и съедает, и, таким образом, функционирует в соответствии с моделью чисто инстинктивной экономии». (Он мог бы добавить «жадной», той жадностью, которую ребенок проецирует на материнское тело и ее страстно любящий взгляд.) Он добавляет: «Эта фантазия может быть одной из принципиальных причин имманентного страха мужчины, когда он впервые сталкивается с женскими гениталиями, [которые]... воспринимаются как место и исток всепоглощающего наслаждения, которое трудно вместить».

Я бы хотела подчеркнуть, что Исаак никогда не мог связать любую подобную тревогу с гениталиями. Среди многих последствий этой неспособности был тот факт, что различие полов (и их взаимодополняющая роль) не получили никакого истинно символического значения.

Исаак только начинает вербализовать свои фантазии о матери-бездне и связывать их с психической репрезентацией ее пола. В конце сессии он говорит:

Исаак: Когда я сегодня пришел, я подумал, что Вы очень привлекательно выглядите в розовом костюме, но боялся смотреть на Вас.

ДжМ: Может, это все та же драма. Кто кого съест?

Уходя, он смотрит мне прямо в глаза и говорит: «Ну вот, мне не трудно смотреть на Вас, когда я выхожу! Это ужасно, когда я вхожу!»

Я не смогла удержаться: «Такое облегчение — выйти из бакалейной лавки?» И мы оба засмеялись.

Я могла бы добавить, что мне часто приходится следить за собой, чтобы не делать соблазняющих замечаний пациентам, у которых были соблазняющие матери. Хотя заманчиво было бы возложить вину на дискурс анализируемого, который поощряет подобное остроумие, моя задача — в конце концов это переработать. Например, этой же ночью Исааку приснилось, что он должен защищаться от великанши с глазами-зеркалами! Этот образ сновидения принадлежал мифу о Нарциссе. Нарцисс не мог найти своего отражения в глазах обожающей его матери-собственницы, Лириопы, только ее желание исключительного обладания собственным сыном. Она, нимфа вод, и стала могилой, от которой он так и не смог отвести взгляда.

МАТЬ-БЕЗДНА И СЫН-ПРОБКА

Прошла неделя и Исаак принес дальнейшие ассоциации к фантазии о внутреннем материнском образе, — «пропасть», «бездна», «пустота», — в сочетании с идеей, что его ролью ребенка было «заполнить ее», или, иногда, быть чем-то вроде пробки, ее затыкающей. Ниже следует фрагмент сессии, состоявшейся как раз перед летним отпуском. Надвигающееся отделение часто приносило с собой жестокий рецидив астматических и кардиологических симптомов, иногда во время сессии. При угрозе отделения Исаак всегда начинал терять принадлежащий переносу образ аналитика как защищающего отца-матери; я снова становилась матерью-бездной, но такой, которая сейчас спрятала отсоединенный садистский и преследующий отцовский фаллос в своих глубинах, как в ассоциациях к следующему сновидению.

Исаак: Прошлой ночью мне приснилось, что я должен словно нырнуть с большой высоты, чтобы подхватить тело женщины, лежащее на земле, подцепить ее, как на крючок, своим пенисом, и затем вновь взмыть вверх. И приближаясь к ней, я вижу, что она ведьма. И мне это и страшно, и возбуждает.

Образ пениса как садистичного инструмента, крючка, в последующем проецируется на тело женщины, которое теперь воспринимается как содержащее опасный частичный объект. Ассоциации Исаака приводят его к мысли о своем страхе во время плавания; когда он может видеть сквозь прозрачную воду дно моря, если тому нет помех, то он боится, «что всплывет что-нибудь из глубины». Однако он добавляет, что почти не боится нырять в глубину. Я спрашиваю его, в чем разница, и он отвечает: «Когда я ныряю, я всегда глаза закрываю. Иначе мне будет страшно». Параллель с сексуальным паттерном Исаака потрясающая.

ДжМ: Словно иначе Вы могли бы утратить контроль, и Вас проглотила бы «пустота»?