Театральные подмостки (СИ)

Жизнь замечательных людей

Закинуло меня в жизнь какого-то Шмахеля, директора мясокомбината. Довольно грузный мужчина лет тридцати пяти -- сорока.

Сначала я увидел Шмахеля глазами его секретарши.

Шмахель важно и величественно вошёл в приёмную, и секретарша при виде его расцвела, вскочила со своего места и чирикнула ласковым голоском:

-- Доброе утро, Семён Генрихович!

Шмахель мимолётно кивнул и прошёл в свой кабинет, чуть ли не ногой открыв дверь.

Через пару минут секретарша зашла к нему с бумагами и чашкой кофе, и я увидел желеобразную чиновничью тушу, которая расплескалась на всю ширину стола. Словно перину бросили комком в чиновничье кресло.

Странное чувство я испытал...

Знаете, при жизни я много раз слышал увлекательные байки счастливчиков, побывавших в состоянии клинической смерти. Мол, летали они там, парили над телом или вовсе неведомо где. Истории у всех, конечно, разные: кого-то засасывает в туннель, в конце которого стоит некая неведомая сила с фонариком. Кого-то тащит ещё неизвестно куда, где уйма народа или природа диковинная, ненашенская. Кто-то ангелов видит, а кого-то и черти под руки хватают и влекут в бездну чёрт знает за что. Но есть одна странность, где полное единодушие. Почти все поют одно и то же, якобы с такой неохотой, с таким невыразимым отчаяньем возвращались в тело! Дескать, упирались до последнего, всеми руками и ногами, брыкались и лягались, а их всё равно насильно в укупорку впихивали.

Правда это или нет, не о том речь. Интересно, что у человека резко меняются ценности. Мечтает, скажем, человек при жизни о богатстве, о славе и власти -- словом, о неограниченных возможностях и о проявлении своей неординарности и исключительности. И всякая мысль о смерти наводит, само собой, на ужас и уныние. А выпрыгнул из тела -- и сразу же забывает все свои накопления и стремления. Назад его уже ни за какие коврижки не заманишь. И нет ему дела, что для его родных и близких смерть его будет жестоким ударом.

Странное чувство меня посетило. Я также ощутил себя душой, которую собираются впихнуть в это тело зажравшегося чиновника. И вот я испытываю ужас и упираюсь изо всех сил. Хотя вроде бы эта жизнь благополучная, жизнь состоявшегося и уважаемого человека.

И это, хоть и косвенно, случилось... Я стал видеть глазами Шмахеля.

Секретарша положила бумаги на стол, поставила чашку кофе, мило улыбаясь, промурлыкала дежурные фразы.

Шмахель угрюмо посмотрел на приличную стопку бумаг и спросил:

-- Ирочка, деньги перевели в оффшоры?

-- Ещё вчера в обед. Вы же уже спрашивали, Семён Генрихович.

-- Ах да, спасибо.

Ирочка заботливо поправила что-то на столе и, игриво виляя бёдрами, удалилась.

Шмахель некоторое время, помешивая ложечкой в чашке, пребывал в отупении без какой-либо живой мысли, потом подошёл к потайному бару, открыл его, не спеша вынул бутылку американского коньяка и плюхнул себе в рюмочку.

Кто-то, может быть, подумает: "Вот это жизнь! Богатый, должность директора, и рюмочку в любое время пропустить можно". Но я ничего кроме омерзения не испытал. И вкус этого коньяка показался мне противной настойкой из клопов.

Ну а далее мясной директор на плановый обход отправился. Идёт он, значит, мимо оборудования, разделочных столов и конвейерных лент, на работниц и работников, как на козявок ничтожных взирает. Вокруг него заместители и начальники цехов увиваются. Рассказывают чего-то там, показывают, планов громадьё. Шмахель их вовсе не слушает, в одно ухо вскочило, в другое -- выскочило. Думы его в похмельном бреду варятся. Да и то сказать, мысли его меня в тяжкое уныние вогнали. Если хотите, вот кусочек: "Что за дерьмовый коньяк! Пью, пью, а голова не проходит. Давно так не трещала. А тут ещё ходи, смотри на это быдло. Без меня никак не могут обойтись, тупорылые..." -- а дальше такая грязнота и ругань самая что ни на есть мерзейшая, которую ну никак нельзя на чистый белый лист положить.

Неожиданно к важной процессии подошла маленькая хрупкая женщина, с измождённым лицом, и спросила:

-- Семён Генрихович, когда же мы зарплату получим?

Подошли и другие работницы.

Шмахель сначала тупо смотрел на них, а потом с ним случилась истерика.

-- Да подождите вы с этой зарплатой! Я же говорил, у нас проблемы с сертификацией!

-- Но как же... третий месяц уже... как же нам жить? -- разволновались работницы.

-- Да разве я не понимаю? Я верчусь как белка, меня все за горло держат! Санэпидемстанция, пожарные, администрация... всем дай! Проверками замучили!

-- Но мы каждый день продукцию отгружаем.

-- И что? А вы знаете, сколько банку надо по кредитам платить? А налоги? И сырьё надо покупать!

-- Как же быть?

-- Потерпите! Потерпите! -- и весь такой пунцовый от возмущения поспешил из цеха.

Но через несколько шагов вдруг остановился и, обуреваемый клокочущим гневом, обернулся с перекошенным лицом.

-- Думаете, я не знаю, что вы мясо домой таскаете? Воруете да ещё деньги требуете? Я вам покажу деньги! Кому не нравится, уходите! У меня за забором очередь стоит! -- и поскакал, тряся с ног до головы обвешанным свиным жиром.