TEENариум. Антология невероятных историй

Она хотела посмотреть на маму Таню, но цветы магнолий сегодня закрыли собой все. Она подошла ко входу – проверить, не закрылся ли. И он таки закрылся! Не осталось больше туннеля, по которому хоть и нельзя было выйти, но зато еще можно было зайти.

А магнолии шумели и шумели все сильнее.

Алевтина в отчаянии смотрела на бывший вход. Как же так? Никто не войдет? Никого она больше не увидит?

Она протянула руку. Там, где раньше был туннель входа, сейчас красовался огромный – нереально-большущий – ярко-розовый цветок.

Шепот вокруг нее нарастал и нарастал. И снова казался другим. Теперь почему-то – дружеским и теплым.

Алевтина коснулась большого цветка. Прохладный и очень приятный. И пальцы сквозь него проходят. А раньше сквозь магнолии можно было только смотреть, но не ходить.

Значит ли это, что…

Алевтина шагнула в цветок. И успела заметить, что на розовом лепестке нарисован черный кот. А потом ее поглотило бело-розовое безмолвие…

* * *

– Интёрёсно, – Справедливость наконец удостоил меня взглядом, – и на что потратила лёпёстки?

– Половину, чтобы спасти засохшее дерево у тебя в саду. Ты совсем не следишь за садом, как я посмотрю! Потом еще часть – чтобы спасти летающий шар, который меня сюда сейчас и принес. И последние – чтобы отбиться от пустоглазых тварей! Хотя им на лепестки было начхать. Как ты вообще допускаешь, чтобы у тебя здесь жило что-то подобное?

Он молча смотрел на меня, будто изучая забавную букашку. Я ждала ответа, но отвечать, похоже, мне никто не собирался.

– У меня остался всего один лепесток! – топнула я ногой. – Как мне варить варенье?

– Ты потратила лёпёстки, созданныё для сёстры, чтобы спасти дёрёво, шар и сёбя. Сама так рёшила. А потом жалуёшься? Ты забавная. Иди домой. Я тёбя нё дёржу.

– И ты еще себя справедливостью называешь? – прошипела я. – И мир свой справедливым считаешь? Неудивительно, что ты здесь торчишь, а не там, где и правда нужна справедливость!

– В том и бёда. В мирё людском мёня почти и нё осталось. Нё нужён людям. Ни я, ни братья. Вы забыли нас, мы забываём, что мы ёсть.

– Так вас много, значит? И сколько же?

– Сколько и вас. Тёх из вас, кому ёщё нужны.

– Чушь какая-то. Вот прямо такой ужасный мир людей, да? Неужели там совсем ничего справедливого нет?

Справедливость задумался.

– Кошки. И собаки. Они справедливы.

Он развернулся, готовый уходить.

– Неправда, – прошептала я, облокачиваясь на валун, где он недавно сидел. – Моя мама всегда старалась быть справедливой. Она помогала другим. И заботилась обо мне и о папе. А потом и об Алевтине. И о Бродяге, конечно же. Она его осенью из лужи вытащила еле живого. А сейчас в какую-то пародию на себя превратилась! Кота даже кормить забывает. Не знаю, как у нее такой вообще мог появиться кот. И все потому, что ты… – Я замолчала.

Не он. Это я отчаянно хотела, чтобы Алевтина навсегда исчезла. Да нет, не исчезла – совсем не появлялась в нашей жизни. Но с теми мамой и папой, которые у меня были, она все равно бы появилась. А если не она – так кто-то другой. Может, это была бы не сестра, а брат. Может, не семилетка, а младенец совсем. Или вообще – стая бездомных кошек.

А я бы все равно злилась, что кого-то она смеет любить больше, чем меня. Что мой привычный мирок изменился. Не понимая главного…

Я подняла взгляд на Справедливость. Он стоял и смотрел на меня молча. У меня тоже слова застряли в горле.

– Я… Я не вернусь домой без сестры.

Он кивнул. И ушел.

Я сидела на валуне, недалеко от магнолий, прижимая к груди куклу и единственный оставшийся лепесток. И больше уже не пыталась сдерживать слез. Я так хотела вернуть прежнюю маму, прежнего папу. Вернуть Бельчонка! Но, похоже, сделала только хуже. Справедливость вышвырнет меня отсюда назад, в тот мир, к тем родителям, которых я заслужила.

Я сидела и ревела, как последняя дура, как первоклассница какая-нибудь. И вдруг под рукой что-то шевельнулось. Что-то мягкое и пушистое. Шар вернулся? Под руками пискнуло.

– Алиса, ты плачешь?

– Я…

Я смотрела в удивленное лицо сестры. Кукла исчезла, диковинный сад Справедливости исчез. Мы сидели в самом обычном ботсаду, под тем же деревом, где недавно обе упали. И, кажется, было утро. Рассвет.

– Бельчонок. Ты вернулась?

Она сосредоточенно кивнула. Изумленно осмотрелась по сторонам.

– Кажется, вернулась, – пробормотала неуверенно.

Я поспешно вытерла слезы, покосилась на цветущую магнолию над нами. А Катя с Ваней, похоже, ушли. Впрочем, неудивительно. Не торчать же им всю ночь в саду.

– Надо же. А я ведь так и не сварила варенье из магнолий. Хотя… Может, он сказал «творенье», а не «варенье»? Или вообще что-то другое сказал. Его ж разве разберешь с этим ёканьем. Ты, – я заглянула сестре в глаза, – ты ведь тоже его видела, да?

– Да. Он добрый.

– Да уж, очень, – фыркнула я.

– А еще – наша мама. – Бельчонок нахмурила лоб. – С ней случилось что-то плохое. Над ней клякса черная. Я видела.

– Я тоже. Но теперь все будет хорошо, Бельчонок. – Я обняла сестру.