Темная Дейзи

Мы с сестрами ставили пьесу, как и в большинство летних каникул в Сиглассе, а пустые стулья для «зрителей» занимали плюшевые медведи и куклы. Я не помню, как и когда начались ежегодные представления Даркеров. Как с большинством семейных традиций, это стало чем-то, что мы попросту делали, потому что так было всегда.

На газоне стояло отцовское пианино. Это бы ему не понравилось, что, возможно, было причиной, почему моя мать разрешала нам это делать. Она обожала смотреть, как мы поем, танцуем или играем. Кажется, ничего не приносило ей больше радости. Нэнси обожала все театральное. Она всегда помогала с костюмами и хореографией, и была самым активным зрителем, одобрительно выкрикивая и поддерживая, пока бабушка и мистер Кеннеди просто хлопали. Я помню, то был первый год, когда мои сестры дали мне роль со словами. Роуз и Конору было четырнадцать, Лили – тринадцать, а мне – девять.

За годы полотно отношений между моими сестрами не раз растягивалось, рвалось и сшивалось. Лоскутное одеяло застарелой любви и лжи, рожденных долгом и ожиданиями. Мы должны любить наши семьи. Это негласное правило. Когда я вижу фотографии других семей со счастливыми улыбками на их лицах, я задумываюсь, искренни ли они. Или же излучаемое ими счастье это просто маска, надетая ради других. Конечно, все семьи ссорятся, скандалят и конфликтуют… может, наши отношения были более нормальными, чем я думала. У всех есть своя версия правды и она редко целостная.

В тот год наше представление, как и всегда, было странной смесью историй из наших любимых фильмов, слившихся в сложную повесть нашего сочинения. Очевидно, что в 1984-м всем нам нравились «Звездные войны». Лили выходит на «сцену» в облачении принцессы Леи и с заплетенными в огромные пучки по бокам головы волосами. Она встает на перевернутую голубую лодку и начинает говорить о далекой-далекой галактике. Прежде, чем она заканчивает, на экране из кухни появляюсь девятилетняя я, спешащая сесть за пианино. Все это время я избегаю зрительного контакта со зрителями или моими коллегами по сцене – я всегда была ужасно стеснительной в сравнении с моими сестрами – возможно, даже сильнее обычного в тот раз, потому что я была одета как Гизмо из «Гремлинов».

Мы были музыкальной семьей, пока наша мелодия не сменилась. Некоторые семьи знают слова песен друг друга и живут в гармонии, но не мы. Моя сестры проявляли мало интереса к тому, чтобы пойти по стопам отца после его развода с матерью – Роуз баловалась с флейтой, а Лили едва могла подыгрывать на тамбурине – но мне всегда нравилось играть на пианино. Я играла по невидимым нотам на кухонном столе, когда не могла сыграть на инструменте, беззвучно двигая пальцами под мелодию, которую я слышала в своем воображении. Бабушка говорила, что иногда я так делала, держа ее за руку, и она замечала, как мои пальцы дергались во сне, словно я и там играла на пианино. Мой отец так гордился и радовался, что я проявила интерес к его самой большой любви: музыке, и это из-за него я играла, отчаянно пытаясь заслужить его любовь. Я однозначно была папиной дочкой в детстве, но он никогда не соответствовал человеку, которого я себе придумала.

Но я все еще радовалась, когда в тот день он появился в Сиглассе. Он хмурился, садясь рядом с Нэнси. Я решила, что это из-за того, что его драгоценное пианино было на улице, но теперь мне кажется, что дело было в другом мужчине, сидящем рядом с нашей матерью. У Роуз не было музыкального слуха, а Лили так же часто попадала в ритм, как и промахивалась. Игра на пианино – единственное, в чем я превзошла сестер. К девяти годам я самостоятельно научилась играть довольно хорошо.

Следующей настала очередь четырнадцатилетней Роуз выйти на сцену. Она была еще достаточно молодой, чтобы сыграть в семейной пьесе, хотя я сомневаюсь, что она рассказала бы об этом своим школьным друзьям. Роуз была одета как охотник за привидениями, и мне кажется, это был лучший самодельный костюм в том году. Я сыграла часть из вступительной мелодии фильма, пока она поднималась, а Лили злобно взглянула на меня, когда я ошиблась в нескольких нотах. Я помню, как ужасно себя почувствовала тогда, хотя я практиковалась несколько дней подряд. История, которую мы пытались рассказать – о принцессе, гремлине и охотнике на привидений – остается для меня такой же загадкой, как тогда. Но у меня мурашки идут по коже, когда Роуз на экране начинает петь.

Я смотрю на Роуз в настоящем. Если она ощущает мой взгляд, она не показывает этого. Она не сводит глаз с юной версии себя на экране. Конор и Лили теперь тоже смотрят на нее. Роуз всегда меняла слова колыбельных, когда мы росли – заменяла их на что-то потемнее. Похожее на поэмы в бабулиных детских книгах. Или как стихотворение, написанное на кухонной стене.