Темная Дейзи

– Насколько? – улыбнулась я.

Бабушка посмотрела в больничное окно и указала на полную луну: – Я тебя люблю до луны и обратно.

– А я люблю тебя до луны и обратно дважды, – ответила я.

Теперь настал ее черед улыбаться: – Я люблю тебя до луны и обратно трижды и один раз на удачу.

В тот вечер, когда я снова осталась на больничной койке одна, я задумалась, значит ли мое сломанное сердце, что я никогда не смогу по-настоящему любить. Человеческое сердце делает восемьдесят ударов в минуту, сто тысяч раз в день, и примерно тридцать пять миллионов раз в год. За среднестатистическую жизнь сердце делает два с половиной миллиарда ударов. Может, именно выносливость является общей чертой сердец и любви?

Вторая причина, по которой я так хорошо помню то время в больнице, это как моя мать расплакалась на следующий день, навещая меня. Она редко это делала – я имею в виду, слезы – и когда я наблюдала за ее разговором с врачом через окно палаты, я пожалела, что не умею читать по губам. Она так и не сказала мне, что он ей сообщил, или почему ее так это расстроило.

Мы слышим скрип открывающейся двери гостиной и я оборачиваюсь.

Роуз выглядит такой же ошарашенной, как и все мы, когда отпускает ручку. Она все еще держит ключ в руке.

– Мне просто нужно в туалет, – говорит она, но мы просто продолжаем таращиться на нее.

– Ты пойдешь туда? Одна? – спрашивает Лили.

– Да. Или мне нужно разрешение, как в школе? Ты отчитывала Трикси за то, что ей страшно пойти в туалет одной. Я намного старше и у меня есть пистолет. Не нужно обо мне беспокоиться. Я на две минуты, – говорит она и выходит.

– Конор, – шепчет Лили.

Он глядит на нас, как испуганный суслик, а потом шепчет в ответ: – Что?

– Тебе не кажется немного странным, как Роуз знала, что не так с Трикси? Как она нашла кровь между ее пальцами ног так быстро?

– На ней не было носка…

– Я знаю, но все же…

– Когда это у меня между пальцами ног была кровь? – спрашивает Трикси. – И кем был тот мужчина среди зрителей на записи? – Она привыкла задавать слишком много вопросов, иногда не дожидаясь ответа на один и тут же задавая следующий.

– Это был отец Конора, – говорит Лили.

– Это странно, – бормочет Трикси. – Я думала, смогу его узнать. Также, на видео Нэнси говорит, что его книга заслуживает, чтобы ее заметили. А на коробке кассеты было написано ЗАМЕТЬТЕ МЕНЯ.

– Тут она права, – говорю я, а Лили смотрит на свою дочь, будто она вундеркинд.

– Почему отец Конора был в Сиглассе? – спрашивает Трикси.

– Потому что он подружился с Нэнси, – пожимает плечами Лили.

– И они до сих пор дружат?

– Нет, – говорит Конор без дальнейших объяснений.

Роуз возвращается, вставляет ключ в дверь и снова запирает нас внутри. Она садится на диван, снова слишком близко к Конору, как по мне. Никто ничего не говорит, но ее не было больше пары минут.

– Ну что, досмотрим запись? – спрашивает она, направляя пульт на телевизор и запуская видео, не дождавшись ответа.

– Что происходит? Он сломался? – говорит Трикси, глядя на экран.

Она слишком маленькая, чтобы помнить, как выглядят записи, переписанные поверх другой кассеты. Картинка выглядит растянутой и искаженной, когда один кадр сменяет другой, будто стирая воспоминание, которое мы видели раньше. Теперь мы все не отрываемся от экрана, но Конор первый комментирует увиденное.

– О, Господи, это ужасающе.

Двадцать девять

СИГЛАСС – 1985

– Что случилось с твоими волосами, мам? – спрашивает Трикси.

Это хороший вопрос, а «ужасающе» это единственное подходящее слово для стрижки Лили на экране в стиле восьмидесятых. Справедливости ради, я уверена, что у каждого в прошлом есть по крайней мере одна стрижка, которая преследует их в страшных воспоминаниях. Полагаю, это был 1985-й. Это та же кассета, но происходящее было записано примерно через год после нашего семейного представления на газоне. У Лили очень короткие, объемные волосы на этой записи, и ей они не идут. Но благодаря этой прическе на нее точно уж обращают внимание.

– Меня плохо подстригли, – просто отвечает Лили.

– В камере уже есть кассета, – говорит она на экране, как ноющее эхо из прошлого.

Качели власти всегда метались между нами, когда мы взрослели, но даже в редких случаях, когда я оказывалась сверху, Лили все равно смотрела на меня свысока. Роуз расцвела в том возрасте, как внешне, так и внутренне, и стала более доброй версией себя. На экране я вижу улыбку ее пятнадцатилетней. Она забрала камеру у Лили и повернула ее к себе, прежде чем заговорить.