Габриэль не чувствовала заледеневших рук; она не могла по-настоящему вдохнуть, глотнуть этого утреннего воздуха по-настоящему, словно эта сущность, оккультный посланец, втягивала в себя кислород, мешая дышать. Она не смела взглянуть на аморфное облако прямо, не смела разглядывать в подробностях, чтобы не привлечь его внимания уже к
Она видела, как обернулся в сторону
…Видения вернулись, и ей, никогда прежде не видевшей призраков при свете дня, сейчас было сложно убедить себя в том, что это грязно-желтое пятно, лишь отчасти антропоморфное, могло быть реальным.
Габриэль оперлась ладонями на стол и коротко, невесело рассмеялась, краем глаза взглянув в зеркало. За ее спиной, вопреки опасениям, не было никого…
У ее отражения был загнанный взгляд человека, которого преследуют призраки. Она думала, что это все давно осталось позади, там, откуда ее увел сероглазый шотландец с паршивым чувством юмора… или нет, не так – самые страшные призраки, те, что приходят днем и имеют запредельную власть, остались даже не в прошлой, а в позапрошлой жизни, и сгоревшие мосты давно рассыпались в пепел.
Тогда почему ей удалось увидеть –
Габриэль нужно было время, чтобы прийти в себя. Она быстро оделась, практически не уделяя внимания процессу; расчесала волосы, воспользовавшись «гостиничным» набором, и вновь опустилась на заправленную кровать, нервным жестом обхватив серебряный браслет. Подвески-шармы тонко звякнули, напоминая нанизанные на нить четки.
Габриэль невидящим взглядом уставилась в стену. Разумней было бы уйти сразу, не продолжая эксцентричного знакомства, не прощаясь, по-английски; почти в пику серьезному шотландцу с серыми глазами, человеку, за которым следовала эта поганая, нематериальная
Она не хотела
Но заслуживал ли
Габриэль обхватила голову сцепленными руками и тяжело вздохнула.
– Я обещала ему три дня Берлина. И это все, – сказала себе вслух она, поднимаясь и вновь разглядывая в зеркало у стола свое лицо.
Взгляд темных глаз казался чужим. Полным любопытства, предвкушающим.
Она покачала головой и слабо улыбнулась, вновь вспомнив вчерашнее предложение МакГрегора ехать с ним; улыбка была искренней – пожалуй, впервые за последний год.
Габриэль спустилась на кухню; затаив на мгновение дыхание, позвала Филиппа – но услышала в ответ лишь звенящую тишину. Дом был пуст.
Мара белой тенью вывернулась из коридора и поцокала когтями по плитке, следуя за девушкой.
– Не смотри на меня так. – Габриэль покосилась на собаку, в чьих глазах было, пожалуй, слишком много активного, мыслящего разума. – Скажи мне, твой хозяин – какой он человек?…
Ее вновь передернуло при воспоминании о только что увиденной слепой, безглазой сущности. Собака смотрела тяжело, недобро, но почти с человеческим сочувствием.
– Я поняла. Разбираться предстоит самой, – пробормотала Габриэль, отводя глаза.
Мара убралась в коридор, тут же загремев миской, и мысль о завтраке сама собой оформилась в голове, странным образом совершенно не конфликтуя с предыдущими размышлениями об уходе.
Габриэль поставила чайник и полезла в кухонный шкаф. Ее действия были привычными, почти машинальными: кофе, омлет. Разум не участвовал в том, что делали руки, упорно стремясь пойти темными тропами недавних размышлений; она постаралась сосредоточиться на том, что делает, чтобы занять голову чем-то другим.
В порыве вдохновения увенчав свое творение сушеным укропом, Габриэль пробормотала:
– Надеюсь, это съедобно.
– Я тоже на это надеюсь, – раздался позади нее знакомый голос, и Габриэль едва не облилась свежезаваренным кофе.
Филипп стоял в дверях, подпирая собою дверной косяк, и с интересом смотрел на свою вчерашнюю гостью. На нем были черно-красные кроссовки для бега, шорты и липнущая к телу спортивная майка в тон кроссовкам; даже сквозь кухонные ароматы можно было учуять острый запах пота.