Темная муза

Посудите, каким несчастным и сокрушенным я себя чувствовал, когда моя красноречивая тишина дала ей понять, что у меня совсем нет денег. Она переполнилась состраданием, видя до какой нищеты я дошел. Сама она была бедна и подавлена домашними заботами и тревогами, но заявила, что соберет для меня деньги среда членов скандинавского сообщества, и что поговорит с их священником.

Женщина, сама грешившая, была милосердна к мужчине, который только что оставил свою истинно преданную жену.

Еще раз дойдя до нищеты, вынужденный просить о милосердии при посредничестве женщины, я начал подозревать, что существует невидимая рука, которая ответственна за непреодолимую логику событий. Я согнулся перед штормом, но меня переполняла решимость подняться снова при первой возможности.

Кабриолет вез меня в Больницу Святого Людовика. По дороге я вышел на улице Ренне и купил две рубашки — саваны для моего последнего часа!

Мною овладела мысль о неизбежности близкой смерти.

Меня положили в больницу и запретили покидать её без разрешения. Мои руки обмотали повязками так, что любой вид занятий был исключен. Я чувствовал, как будто меня заперли в тюрьме.

Моя комната была безлична, гола, обставлена только абсолютно необходимыми вещами. В ней не было ни следа красоты, и располагалась она рядом с комнатой отдыха пациентов, где люди курили и играли в карты с утра до ночи.

Звучал звонок на завтрак, и за столом я оказывался в компании призраков. Лица, похожие на черепа, лица смерти. У одного отсутствовал нос, у другого — глаз, третий — с повисшей губой, ещё один — с разрушенной щекой. Два типа из сидящих за столом, не смотрели на нас вообще, но выражение их лиц было угрюмым и отчаянным. Они были искусными ворами из хорошего семейства и благодаря своим влиятельным родственникам были выпущены из тюрьмы по причине болезни. Противный запах йода убил мой аппетит. Мои перевязанные руки вынуждали меня искать помощи у моих соседей, когда я хотел отрезать хлеб или налить себе питье. Посреди этой восхитительной компании преступников и обреченных на смерть передвигалась наша добрая мать, медсестра, в своем строгом черно-белом одеянии, раздавая к каждому из нас по порции ядовитого лекарства. Я выпекал череп из куска мышьяка; он допекал меня в дигиталисе. Все это было очень печально, и притом мне следовало быть благодарным. Благодарным за всё столь обычное и в то же время столь оскорбительное!

Люди одевали и раздевали меня, ухаживали за мной, как за ребенком. Монахиня питала ко мне особую симпатию, обращалась со мной как с младенцем и называла меня «мой ребеночек», в то время как я, подобно всем другим, называл ее «мамой».

Как замечательно было говорить слово «мама», то слово, которое мои губы не произносили уже тридцать лет. Эта пожилая женщина, принадлежавшая к Ордену Августинцев, носила одеяния мертвых, и она, действительно, никогда не жила своей жизнью. Она была нежна, как само смирение, и она учила нас улыбаться нашим страданиям, как будто они были счастьем, ибо она знала, как благотворна может быть боль. Она никогда не произносила слово упрека, она никогда не увещевала нас, она никогда не проповедовала нам. Она знала правила, которые действовали в секуляризированных больницах и которым она должна была повиноваться. Но она давала маленькие вольности своим пациентам, хотя никогда не позволяла никаких привилегий себе. Она

разрешала мне курить в моей комнате и даже предлагала свернуть для меня сигареты — предложение, которое я отклонял. Она получила для меня разрешение выходить на прогулки дополнительно к обычным часам, а когда она узнала, что я занимался химией, она помогла мне познакомиться с фармацевтом, отвечавшим за благотворительную аптеку больницы. Он одолжил мне книги, а после того, как я ознакомил его с моими теориями относительно природы элементов, он пригласил меня работать в своей лаборатории. Та монахиня действительно сыграла большую роль в моей жизни. Я начал примиряться со своей судьбой и восхвалял удачную неудачу, приведшую меня под ту благословенную крышу.

Первая книга, которую я позаимствовал в библиотеке фармацевта, открылась сама по себе, мой взгляд остановился на строке в главе по фосфору, и мои глаза загорелись. Автор описывал, как химик Локье показал с помощью спектрального анализа, что фосфор не является простым веществом; далее автор писал, что отчет об эксперименте был передан в Парижскую Академию Наук, которая не отвергла открытие ученого.

Вдохновленный этим неожиданным подтверждением моих теорий, я отправился в город, взяв с собой мои тигли и то, что оставалось в них от не полностью сожженной серы. Я передал их фирме химиков-аналитиков, которые обещали сделать анализ и дать мне заключение утром на следующий день.

Это был день моего рождения. Когда я вернулся в больницу, меня ждало там письмо от жены. Она оплакивала мои беды и заявляла, что хочет приехать, чтобы ухаживать за мной и любить меня.

Радость от известия, что меня любят, несмотря на все, заставила меня ощутить потребность выразить благодарность, но кому?