Темная сторона Хюгге

Однако я скучал по тому, что не заменишь никакими новыми дружбами и знакомствами, какими бы важными они ни были, а именно по возможности еще разок поболтать об общем прошлом, прежде чем мы поднимемся из-за стола и разойдемся – каждый в свое настоящее. И после нескольких больших кружек пива мы почти перенеслись назад, в то время, когда между нами еще не вспыхнула ссора, и, как два гимназиста, которыми мы когда-то были, сидели теперь и спорили о философии и политике, психоанализе и семиотике, кичились остротой своего ума, хвастались прочитанными книгами и всякой ерундой, не стоящей выеденного яйца, подчеркивая при этом, что придерживаемся классических, английских предпочтений в том, что касается трубок и табака, и бойко и небрежно сыпали именами: Адорно, Данхилл, Лакан, Савинелли, Дебор и Рэтрей.

– Ты же в курсе, что я умер, ведь так? – говорит Стеффен.

– Да, я слышал. Лейкемия. Уже, должно быть, полгода прошло? Но это же не помешает нашему разговору?

– Конечно, нет. Я так, просто, чтобы ты знал. 

* * *

Дом колодезника стоял как бы в углублении, и, проходя мимо него по местной деревенской улице, трудно было удержаться и не заглянуть, скосив взгляд вниз, в окна, поскольку небольшие, с низкими потолками комнаты были до последнего свободного сантиметра заполнены беспорядочной массой кукол, мишек и огромных плюшевых зверей, смотревших на тебя в ответ своими пуговичными глазами, и посреди всего этого сидела жена колодезника, дородная, сдобная и не шевелившаяся за своими засаленными очками. Она, несмотря ни на что, была замужем за колодезником, и, видимо, по этой причине ее не считали умственно отсталой и не наградили, в отличие от Дурочки-Агнес и Дурочки-Бирты, столь же не тривиальным и не избитым прозвищем.

Сомневаюсь в том, что Агнес была большей дурочкой, чем те идиоты, которые ее высмеивали, и для меня ножом по сердцу – вспоминать, как она, защищаясь от издевок, время от времени вытаскивала документ, подтверждавший, что она не является умственно неполноценной, с подписью главврача государственной больницы Вординборга, и печатью, и всем, что полагается, над чем и ржали особенно громко, потому что кто, кроме слабоумного, будет носить при себе справку о том, что он нормальный? Однако Агнес раскатывала по округе на своем синем дамском мопеде «Монарх». Время от времени его можно было увидеть припаркованным возле недавно открывшегося модного кафетерия Look Inn в Сторе Хеддинге, где она на свои деньги покупала себе комплексный обед, который, привычно проявляя боевой дух, съедала там же на месте, невзирая на крики в свой адрес, доносившиеся из-за столиков.

А вот когда я думаю про Дурочку-Бирту, мне не приходит на ум ничего утешительного.

В то время, очевидно, существовало правило, согласно которому, если душевнобольной, вместо того чтобы занимать место в одном из заведений по опеке за недееспособными гражданами, жил у одного из своих родственников, то семья получала денежную компенсацию от государства, и поговаривали, что эта сумма была единственной причиной, по которой сестра Бирты приютила ее у себя. В жилых комнатах ее присутствие было нежелательным, и ей пришлось поселиться в хозяйственной пристройке, наверное, по этой причине она всю жизнь прожила фактически на улице и день за днем круглый год и в любую погоду, исхудавшая и изможденная в своем чересчур легком платье, без отдыха все крутила и крутила педали велосипеда и, навалившись на руль, продиралась сквозь ветер по длинным, прямым дорогам полуострова Стевнс, все время вперед и вперед, нежеланная везде, куда бы она ни приехала, где бы ни показалось ее лицо, кожа которого была выдублена ветром. От нее веяло страхом и скорбью, она всегда наполовину отворачивалась, как будто ей было за что-то стыдно. Может быть, за то, что она существует. Когда ей нужно было опорожнить кишечник, она присаживалась прямо за магазином «Бругсен», и у меня все еще стоят перед глазами небольшие лоскуты одежды, которыми она подтиралась и оставляла после себя в мелком белом, как мел, гравии. 

* * *

Книга с молитвами и духовными текстами на каждый день, купленная мной в Лондоне, разочаровала меня, потому что все тексты строились вокруг одного и того же: Thy will be done. Не очень-то они заморачивались с этой книгой, подумал я с раздражением и отложил книжечку в сторону. Но когда мне спустя несколько лет все же захотелось опять в нее заглянуть, в квартире ее нигде не оказалось. Простительно было увидеть в этом знак, поскольку хотя я и не мог взять в руки и раскрыть книгу, физически существовавшую на бумаге, но тем больше усилий мне нужно было прилагать, чтобы не упустить прочитанную в ней мысль, смысл которой тем временем начал смутно до меня доходить. Когда бытие постоянно захлестывает нас с головой всевозможными проблемами, при том что человек круглосуточно и даже в своих снах пытается с ними совладать, самое трудное и важное – хотя бы раз в день по-настоящему отказаться от этих попыток, переложить свои заботы и печали на Господа и осмелиться сказать: Да будет воля Твоя. 

* * *