Темная сторона Хюгге

Снег продолжал идти до поздней весны. Гитте договорилась, чтобы нам дали на время коляску из детского отделения. Коляска была мшисто-зеленого цвета, фирмы «Оддер», такие продавали в девяностые, и на боку у нее черными чернилами был выведен номер отделения. Я чувствовала себя неуютно, пристегивая в ней сына, смотря, как он лежит в ней, как будто сама коляска могла сделать его больным, хотела и у него отнять здоровье. Мы спустились на лифте на первый этаж и вышли через вертящуюся дверь, миновали площадь, где разворачивается автобус, пересекли наискосок газон между какими-то строящимися зданиями, перешли на противоположную сторону улицы с односторонним движением и зашли на территорию кладбища. Мы бродили взад и вперед по хлюпким дорожкам. Я чувствовала усталость, у которой не было дна. После нескольких кругов я передала ему коляску, чтобы он катил ее, но его походка была скованной и странной, он волочил ноги. От этого звука ребенок проснулся, и я раздраженно отобрала у М. коляску, попросив его идти, как все люди. Это из-за обуви, объяснил он, размер слишком большой. Я ответила, что у него от полученной травмы проблемы с равновесием. Просто я привык ходить только по бамбуковому полу, пробормотал он. Блестящему и гладкому бамбуковому полу. Нет. Неправда. Ты ударился головой и не знаешь, о чем говоришь. Ты сейчас пациент больницы в Видовре, она находится вон там. Посмотри. Я показала в сторону серых зданий, чьи плоские крыши виднелись из-за черных деревьев. Он зажмурил глаза, под шапкой было не видно, что его волосы, ставшие чересчур длинными, по-мальчишески торчат из-за ушей. Мне нужно было быть с ним ласковее и терпеливее. Однажды он снова захочет взглянуть на мир, так, словно мир принадлежит и ему тоже, на меня, как будто и я принадлежу ему. Я улыбнулась и взяла его под руку. От надежды исходила эйфория, это чувство окрылило меня, придало мне сил, но спустя какое-то время вновь меня покинуло – с внезапностью, от которой я задохнулась. В этом состоянии мне требовались все имевшиеся у меня силы, чтобы не потерять точку опоры и снова ощутить внутренний подъем.

В конце марта врачи пригласили нас обсудить процедуру выписки. Светило солнце, собравшиеся за столом были полны ожиданий. Я сидела во главе стола (мы были почетными гостями) рядом с М., который открыл ежедневник и положил его перед собой. Он писал печатными буквами, как и прежде, но буквы были большими и, как у ребенка, скатывались в нижний правый угол, словно притягиваемые магнитом. Нейропсихолог озвучил свою позицию, потом говорили все врачи по очереди. К этому моменту М. уже дважды сам садился на автобус и ездил в город, в нашу с ним квартиру. В последнее посещение он, следуя правилам, обязательным при выписке, самостоятельно сходил в магазин, после чего приготовил омлет с овечьим сыром «манчего» и спаржей. Поприсутствовав при приготовлении омлета, эрготерапевт собрала свои вещи и ушла, оставила нас одних. Мы ели омлет в остывшей гостиной, отопление всю зиму было выключено. Он разрезал омлет и положил кусок мне на тарелку. Получилось вкусно, и мы съели все. Я металась в своей телесной оболочке, рвалась из нее наружу, как это бывает при пищевом отравлении или в последние минуты перед экзаменом. Болезнь, выглядевшую в больнице чем-то чуть ли не естественным, теперь уже нельзя было игнорировать, когда он вернулся сюда, в квартиру. Мы ели молча, не снимая курток. Я подбадривающе улыбалась ему. Для меня он стал совершенно и бесповоротно другим.

Просыпаясь, по новой чувствуешь тоску, теперь еще более нестерпимую.

Через несколько месяцев после аварии я случайно обнаружила компакт-диск с видео, снятым на мобильный телефон еще до нашего с ним знакомства, картинка была низкого качества, с «шумами». На записи ему столько же лет, сколько мне сейчас, на нем твидовая шляпа в клетку, он явно под кайфом. Они с каким-то приятелем смастерили катапульту, на которую он с величайшей аккуратностью укладывает самокрутку. Выдержав театральную паузу, бьет кулаком по концу линейки, сигарета взмывает в воздух, минуя ловящие ее губы, и шлепается на пол. Несмотря на это, он смотрит в камеру, явно рисуясь, как будто он на самом деле поймал ее! Несколько секунд гримаса самоуверенности не сходит с лица М., потом он не выдерживает и начинает хохотать, его друг, снимающий видео, тоже смеется. Конец записи. Я не нашла в себе мужества посмотреть ее еще раз, ведь это же ты, и мне этого не вынести, я не хочу даже пытаться.

Какой невыразимый стыд: не осталось ни единого предложения, достойного тебя.

Я вру.

Твое имя. Скажи.

Серен Ульрик Томсен