Темная сторона Хюгге

Последняя неделя ноября, в это время в Афины обычно мало кто ездит. Кроме меня, тут никого, я практически в полном одиночестве на Акрополе и туристических улочках старого города, где на тротуарах стоят пустые столики, застеленные скатертями в красную клетку. Не желающий мириться с твоим существованием хаос начинается только на широких, грязных, повседневных афинских улицах, перегруженных транспортом, движущимся между серыми зданиями из армированного бетона, которые, какой бы ласковый и соблазнительный облик они ни принимали, никоим образом не соответствуют образу, присутствующему, должно быть, в романтических мечтах путешественника, грезящего о южных странах. Путешественника, который, впрочем, не может и нескольких шагов ступить, без того чтобы его остановил напоминающий кота мужчина, предлагающий препроводить приезжего к бьютифул герлз. Будучи единственным посетителем в большой таверне, располагающейся под крышей на горе высоко над городом, я поужинал и теперь пью пиво «Миф», разглядывая сверху спустившуюся на Афины темноту, которую, наверное, можно было бы описать как миллионы крошечных огоньков. И по какой-то причине мысль о том, что я однажды должен буду умереть, становится на короткое мгновение выносимой: «Если я сам сейчас один из этих маленьких огней среди прочих и вижу себя в этом качестве, – думаю я, – то на самом деле нет ничего страшного в том, что он внезапно исчезнет во тьме». Потом я расплачиваюсь и встаю из-за стола, чтобы вернуться вниз, в гостиницу по крутым улочкам, и мысль, та самая, снова становится невыносимой. 

* * *

Официант в кафе «Променад», терраса которого расположена на тротуаре, принес заказанное мной пиво и проводил меня к столику слегка в стороне от всего событийного. Я щелкаю своей черной «Марлин Флейк», раскуриваю трубку, и, когда алкоголь и никотин потихоньку начинают смешиваться, протекая по кровотокам, плечи расслабленно опускаются. Чем же все-таки люди истязают себя и других? Взгляните только на эту влюбленную парочку, они сидят за одним из столиков, там, чуть дальше, уставившись в пространство перед собой. Почему бы им не встать и не уйти – каждому своей дорогой? Или взять всех этих людей, которые пробегают мимо по Фредериксберг Алле, пытаясь успеть что-то, совершенно не имеющее значения. Смотрите, как они продолжают обмозговывать какую-нибудь незначительную несправедливость, произошедшую с ними двадцать лет назад, взгляните, как они озабочены завтрашним днем. А вот этот невысокий сутулый парень в пальто, которое вполне стоило бы подлатать в нескольких местах, – похожий на меня как две капли воды и в очередной раз вспоминающий: «Вместе с Петером и его младшей сестрой Марией мы отправились к тому дому, где застрелился Оле. Сквозь приоткрытую дверь мы увидели кровь, ее брызги на стене подсобки. “Заходи первой”, – сказал я Марии, и когда она вошла внутрь, я закрыл за ней дверь. И никогда уже больше не смог ее открыть». 

* * *

Сейчас ранний вечер, и наступает время тайм-аута, поэтому, когда я, проезжая по Гаммель Йернбаневай в Вальбю, вижу бар под названием «Кафе Угол», я пристегиваю велосипед возле него. За одним из соседних столиков сидят мужчина и женщина, обоим между пятидесятью и шестидесятью, у нее пышные рыжие волосы и платье в стиле хиппи, у него волосы длинные и седые, стянутые в пучок на затылке. Она из тех женщин, которых без колебаний можно назвать эффектными, его лицо замечательно красиво. Оба они совершенно пьяны, и нет никаких признаков того, что это в их случае исключение из правил; его веки полуприкрыты, он облокачивается на стену, постоянно балансируя на грани сна, тогда как она, наоборот, вскакивает со стула и шагает взад-вперед, восторженно что-то восклицая, всякий раз, когда какая-нибудь песня из музыкального автомата будоражит память – работающую четко и собранно и в то же самое время лишенную фокуса.